Пациент всегда мертв
Шрифт:
Тринадцать секунд.
Гулл:
— Они называют это беседами, но это допросы. Клянусь, Элбин, я чувствую себя персонажем некоего дьявольского фильма. Вроде чего-то по Кафке или Хичкоку, где все происходит с каким-нибудь ничего не подозревающим кретином и этот кретин — я.
— Звучит жутко. — Это ужасно. Это уже начинает сказываться на моей работе. Как, черт возьми, я могу сосредоточиться на пациентах, когда следующее послание на автоответчике может быть от них?! Что, если они начнут соваться со своими бумажками… повестками в суд? Что, если они попытаются ковыряться в моих записях?
— Они произносили слово "повестка"?
— Да я разве помню? Дело в том, что они роются вокруг, как свиньи в поисках желудей.
— Роются. Это их работа.
— Элбин, я не могу до тебя достучаться. — Гулл схватил Ларсена за плечи. Тот не пошевелился, и руки Гулла упали. — Почему они взялись за "Стражей"? Скажи правду: что вы с Мэри затеяли?
Молчание. Шесть секунд.
Ларсен:
— Мы делали попытку впрыснуть немного сострадания в американскую систему уголовного права.
— Да, да, это все я знаю. Но я имею в виду счета для компенсации. Ведь именно про счета они вынюхивают. Они вот-вот придут и скажут, что мы подозреваемся в обмане "Медикал". Вы мухлевали со счетами, Элбин?
— Для чего мне это?
— Скрытный ублюдок, — процедил Майло.
Гулл:
— Не знаю. Но они что-то подозревают. Я хочу знать, есть ли у них какие-нибудь основания для подозрений. Даже если это было просто ошибкой, путаницей в бумагах. Делал ли ты… или Мэри… что-нибудь… хоть что-нибудь, что могло дать им повод? Потому что, я думаю, они жаждут крови, Элбин. Думаю, смерть Мэри направила их мысли в каком-то странном направлении. Они как одержимые. Вроде пациента Мэри, который погиб… Ты знаешь, я лечил его. Гэвин Куик. Мальчишка был в полном смысле одержимым. Я с радостью спихнул его Мэри. И вот, Элбин, эти копы… Имея с ними дело, я начинаю чувствовать себя в какой-то безумной мыльной опере. Те же вопросы снова, снова и снова. Словно они стараются меня сломать.
Восемнадцать секунд.
Гулл:
— Почему ты молчишь?
— Я слушаю тебя.
— Ну вот… Ты знаешь, как бывает при навязчивой идее. Пациент вбивает себе что-то в голову и продолжает это жевать. Все бы ничего, когда ты психотерапевт и способен устанавливать пределы. Но оказаться на другом конце… Это неискушенные люди, Элбин, но они настойчивы. Они воспринимают мир в терминах "охотник — добыча" и не питают никакого уважения к нашей профессии. У меня чувство, что мне отведена роль добычи, а я этого не хочу. И я не думаю, что ты этого хочешь.
— А кто захочет?
— Какое сопереживание, — буркнул Майло.
— Если этого парня посадить на полиграф, иголки даже не дрогнут, — сказал Сэм Диас. — А если Гулла — он заставит машину взорваться.
Гулл взмахнул руками. Диас отодвинул камеру на несколько футов дальше, чтобы была видна вся сцена.
Ларсен просто сидел.
Тридцать две секунды молчания.
Потом заговорил Гулл:
— Должен сказать, я перестаю тебя понимать, Элбин. Я задал тебе ряд серьезных вопросов и не получил ни одного ответа.
Ларсен положил руку на плечо Гуллу. Его голос был мягким:
— Мне нечего тебе сказать, друг мой.
— Нечего?
— Нет. Ничего такого, что тебя могло бы расстроить. — Три секунды. — Ничего такого, чтобы потерять сон.
— Тебе легко говорить, это не тебя…
— Тебе было бы легче, если бы я с ними переговорил?
— С полицией?
— С полицией, с людьми из "Медикал". С кем скажешь. Тебе от этого станет лучше?
Гулл обернулся в сторону грузовичка, затем вернулся взглядом к Ларсену. Тот опять наблюдал за детьми.
— Да, на самом деле лучше. Это заставило бы меня чувствовать себя значительно лучше, Элбин.
— Тогда я так и поступлю.
— Шесть секунд.
Гулл;
— А что ты им скажешь?
— Что никаких проблем, связанных со счетами, нет.
— И это правда?
Ларсен еще раз похлопал Гулла по плечу;
— Это правда, и меня ничто не тревожит, Франко. И тебя ничто не должно тревожить.
— Ты действительно думаешь, что сможешь все прояснить?
— А нечего тут прояснять.
— Нечего?
— Нечего.
— Хладнокровный ублюдок, — вздохнул Майло. — Он не собирается колоться, вот и все.
Сиденье под Сэмом Диасом скрипнуло.
— Хотите еще эскимо? — спросил он.
— Нет, спасибо.
— А я, пожалуй, попробую один из этих оранжевых брикетиков, они выглядят весьма аппетитно.
На мониторе Франко Гулл провел рукой по своим кудрям:
— О'кей, надеюсь, что так и будет. Спасибо, Элбин. Он встал, явно намереваясь уходить.
— Нет, нет, нет! — заволновался Майло. — Сиди на месте, идиот.
Последняя из служанок, оставшаяся на детской площадке, собрала своих подопечных и ушла.
Ларсен придержал Гулла, положив руку ему на запястье:
— Давай немного посидим, Франко.
— Зачем?
— Подышим воздухом. Полюбуемся этим прекрасным парком. Насладимся жизнью.
— Ты уже принял всех пациентов, записанных на сегодня?
— Да, конечно.
Девяносто секунд. Оба молчали.
На сто тридцать девятой секунде Диас подал голос:
— Приближается мужчина. Снова со стороны Роксбери.
Мужская фигура пересекала парк по диагонали, двигаясь с восточной стороны. Пройдя лужайку и обогнув детскую площадку, она двинулась дальше, в тень китайских вязов.
Диас навел на нее камеру.
Мужчина солидных размеров, широкоплечий, с развитым торсом. Синяя шелковая рубашка, которая на мониторе выглядела желто-зеленой, была выпущена на голубые джинсы.
Темные волосы гладко зачесаны назад. Усы. Клок волос под губой Рэй Дегусса сбрил.
— Плохой парень что-то задумал, Сэм, — сказал Майло.