Падальщик
Шрифт:
– Женя, – протяжно произносит она, потом смеется.
Доктор, вошедший в палату говорит, что медикаменты уже подействовали. Я подкатываю каталку ближе к кровати и помогаю девушке спрятать волосы в шапочку. По пути в операционную она несколько раз произносит мое имя и заливаетя громким смехом. Я смотрел на ее лицо, на тело, – она была прекрасна, я не находил того, что нужно было бы исправить. Я выдохнул и сказал про себя: – “Женщины”.
Наверное, мы встаем на путь взросления, когда начинаем понимать все похабные шуточки в фильмах, когда видим, что девчонка, которая мила нашему сердцу, приходит в школу в бюстгальтере. Я не был, как все. В свои тринадцать я слушал рассказы знакомых мальчишек, но ни разу не побывал рассказчиком. Я помню, как видел двух своих лучших друзей, садящихся на велосипеды, наблюдал, как два их силуэта становятся меньше и совсем исчезают за поворотом. Я знал, куда они ездили… Ближе к вечеру мы собирались на лавочке возле моего дома и мальчишки рассказывали о том, что делали. Они
В один день, когда лето уже близилось к концу, один из моих друзей сообщил мне, что я нравлюсь одной девчонке, и она хочет поехать со мной в то секретное место. Поначалу я отбрыкивался, пока не узнал, что это она – Та самая. Мальчишки говорили, что с первого раза не всегда хорошо выходит, наказали мне не открывать глаза во время поцелуя и обязательно почистить зубы. Я ужасно боялся, не знал толком, что и как делать. Я мчался на велосипеде к ее дому, подгоняя время, как только мог, дабы этот момент, наконец, пришел. Она села близко-близко ко мне, обняла меня за живот и прижалась сзади, я ехал быстро и из-за боязни упасть, она все сильнее цеплялась за меня. Это и было наивысшим счастьем, я не желал большего, только бы она не отпускала руки.
Тайное место оказалось всего лишь опушкой леса. Мы уселись на бревна, Та самая села рядом со мной и взяла меня за руку. Мальчишки достали из карманов сигареты и предложили девчонкам. Я ожидал, что Та самая откажется, но она взяла, подкурила с третьего раза отцовской зажигалкой и вдохнула. Другие кашляли, но не она. Было видно, что это далеко не первый ее раз. Компания о чем-то болтала, а я молчал и смотрел на нее, она больше не была ей, не была Той самой, что-то вдруг исчезло. Девчонка тянулась к моим губам, но я отворачивался. Она сказала, что научит меня целоваться. Я чувствовал запах сигарет и еще алкоголя, я знал это, так же пахло от моего отца. Она просила потрогать ее грудь, хвасталась, что у нее больше всех в классе. Да, я хотел научиться целоваться, но не так, не с ней. Я увидел те ямы, про которые говорили друзья, теперь я понимал, для чего они им. Краем глаза я видел, что друзья не отворачивались от девчонок, как я. Видимо для меня там не было места.
Я не мог понять, куда все пропадает. Куда исчезло то маленькое чудо, которое строило мне глазки на уроках труда? Где ее яркие и чистые голубые глаза? Их как будто бы сжег сигаретный дым.
5
– Эй, песик, хочешь, возьму тебя домой? – услышал я женский голос.
– Нет, мне и здесь хорошо.
Будь она помоложе и полегче килограмм на семьдесят я бы еще подумал побыть ее собачкой, а так, нет уж. Такая может и взаправду наложить еду в собачью миску и оставить спать на коврике в прихожей. Да, я снова спал на улице. До моей первой зарплаты еще далеко, да и погода была благосклонной. Я протяжно зевнул и попытался вспомнить конец истории. Но стоило ли? Дальше был мой побег только и всего. Мне нужно не слабо напрячься, чтобы вспомнить ту, с которой это произошло в первый раз. Помню только что произошло это года через два после той неудавшейся попытки. Да, вот так! Вот такой я залежалый фрукт, или, лучше сказать, поздний цветок.
Сон уже подходил ко мне на своих мягких лапах. Мне нужно подумать о чем-то приятном на последок.
В детстве нас спрашивают, кого мы любим больше – маму или папу. Я всегда говорил, что папу. Мне наказывали, что так нельзя, нужно говорить, что я люблю и маму, и папу абсолютно равнозначно, одинаково. Но я стоял на своем, даже если бы у меня спросили это после смерти отца, я бы все ровно сказал, что люблю отца больше. Он был замечательным. Он сам построил дом, в котором мы жили. Я помню, как сильно я боялся звука бензопилы, и мать отводила меня по-дальше во двор. Я противился. Я всего лишь хотел посмотреть, как отец орудует ей, как забивает гвозди с двух ударов. “Вот бы мне научиться так”, – думал я. Еще помню, как во двор заходили соседи, некоторые шептались, другие говорили вслух. Они думали, что отцу не по силам построить дом, что он должен не выделываться и нанять бригаду строителей. Однако он смог. Хотя даже мать не верила в него, и все время корила, что тот ее не слушает, зато я верил в него. Дом вышел просто сказочный, я таких не видел нигде в округе. А соседи приходили снова и говорили, что они всегда верили, что у отца все получиться. Люди… Они порой мало чем отличаются от стада баранов. Они даже хуже. Бараны ведь не притязают на уважение, не говорят, что каждый из них неповторимая личность.
Отец говорил: “Не обои, а обе! Обои в спальне на стенках!” Я повернулся, а мой палец все еще показывал направо. Мы с отцом были в новом магазине, и я положил глаз на яркую куртку с капюшоном. Отец говорил, что я могу выбирать все, что захочу, в тот день он получил зарплату и мог позволить себе немного раскошелиться. Я все никак не мог выбрать, мне нравились сразу две куртки:
Я всегда отлично высыпался, когда спал на улице, да и не только там, в общем, привык уже спать, где придется, есть, что придется или вообще не есть. В больнице ничего не менялось, все тот же вызывающий у меня рвоту запах, такие же очереди день за днем, медсестра из процедурного кабинета все так же ходила с косой и розовой резинкой. Я работал, передвигал что-то или кого-то, что-то приносил. В тот день у меня почти не осталось времени, чтобы посидеть и повспоминать события прошлого, как я это обычно делал. Я познакомился с другими санитарами, более дружелюбными, чем те, которых я встретил в первый день. Я даже удивился, эти двое были еще более худыми чем я, один носил большие очки, а у другого волосы достигали плеч, и, кстати, нуждались в мытье. Я знал, что главный санитар лукавил, когда говорил, что невозможно найти форму моего размера. Еще я заметил, что одна медсестра флиртует со мной. Я все думал, не мерещится ли это мне. Она носила склянки с анализами кала и мочи и все время поглядывала на меня, улыбалась и приподнимала левую бровь. В целом она симпатичная, только вот, не знаю даже, не очень-то воодушевлял меня этот образ.
Я желал, чтобы мой рабочий день поскорее закончился, когда я заходил в эти большие двери, я уже думал о том, как скоротать время. Но когда работа завершилась, я не знал, что делать дальше. Даже хотелось еще поработать, сделать хоть что-нибудь. Вчера я нашел отличное место, место, где я смог бы продержаться несколько ночей. Старый склад, куда выбрасывали сломанные шкафы и кровати. Они не закрыли его на ключ, может подумали, что там нечего было воровать. Я расположился на кровати у левой стены, другие были либо совсем в плачевном состоянии, либо дорогу к ним перекрывали громоздкие шкафы. Правда на той кровати были сломаны две задние ножки, но это лучше, чем скамья в парке. Где-то в куче рухляди я выискал старое, порванное одеяло и матрац с множеством дыр. Этого оказалось более чем достаточно. Я унес с подоконника чей-то недоеденный обед в пластиковой тарелке, мне повезло, что уборщица не успела его выкинуть. Теперь у меня было и пропитание и кров.
Рано утром, разбуженный шумом больницы, я поспешил покинуть свое временное жилище. Сначала я боялся, что кто-то заметит меня, но потом понял, что никому нет дела до этого места. Уже неделю с потолка капала вода и никто не шел починить протечку. Я делал вид, что спешу сделать очередное задание, здоровался в коридоре со Стасом и Славой, теперь уже знакомыми санитарами, спешил в уборную. Хоть я бродяга без определенного места жительства, но всегда старался следить за своим внешним видом. Мне даже было не чуждо чувство стиля, просто не было денег, чтобы выразить его. Я почистил зубы своей пастой, которая кстати была самой дешевой, и как назло заканчивалась, умылся и был готов выполнять их сегодняшние поручения.
Мысли будто бы сами лезли в голову, словно напоминая мне, что я все еще человек, я не должен был прекращать мыслить. Я шел к лифтам, чтобы подняться на пятый этаж, но там стояла слишком большая очередь. Пришлось поторопиться и подниматься по лестнице. И опять эти мысли… Он был единственной светлой частичкой, единственным стимулом, разрешением. Мой отец, мой родитель, мой ангел. Я так жалел, что у меня не осталось его фотографии, ни единой, я не мог сравнить его с собой, найти общие черты, вспомнить его. Я помнил только его усы, его вьющиеся волосы, его улыбку. Я не знал почему, да и боюсь никто не знает, почему Бог одаривает одних людей многими талантами, а других обделяет вовсе. Я бездарь, а мой отец был творцом, мастером, все, чего он касался, преображалось. Взять хотя бы наш дом с резными ставнями или тот кассетный магнитофон, который он собрал из выброшенных деталей. Я поражался его силе воли. Он все время что-то творил, чинил чьи-то телевизоры и радио у нас в кладовой, не беря за это деньги, вырезал из дерева дощечки для резки, ровно и аккуратно делал из кирпичей печи, и все это безвозмездно. Еще он писал стихи. Я до сих пор помню маленькую, коричневую тетрадку, которую он всегда носил с собой, чтобы не пропустить моменты вдохновения. Я уверен, что они были о любви, женщинах, о детях, о счастье в общем. Перед сном я просил папу прочесть мне парочку. Мое любимое – стихотворение о сыне, отец никогда не признавался, но я знал, что он посвятил его мне. Тогда я помнил первое четверостишье наизусть. Сейчас уже нет. Только это: “И был у него единственный сын…”