Падай, ты убит!
Шрифт:
Фантастика?
Но жизнь, как всегда, богаче.
Поэтому появление Аристарха в черном плаще среди лунных скал Мангышлака или в тени кратера Ломоносова — проще пареной репы. Да, он должен быть в черном длинном плаще с фиолетовой подкладкой. Он у себя дома, озабочен, у него много дел, он почти не замечает Автора. А как легко Аристарх управляется с этим безбрежным плащом, закрывающим временами весь лунный небосвод, как естественно висит у него на боку длинный испанский меч с алой рукоятью. Только такой меч у него и должен быть — длинная рукоять, кованый эфес, граненое лезвие с чеканными чудищами и какими-то зубастыми растениями.
— Он тебе нужен? — единственно, что он решается спросить у своего земного друга, указав на меч.
— Положено, — отвечает Аристарх, думая о другом, о чем-то более важном, ради чего он здесь и оказался.
— Зачем мы здесь? — осмелел Автор.
— Сам же просился, — это не ответ, это называется «отстань». Смотри, слушай, присутствуй, и с тебя этого вполне достаточно.
И тетя Нюра со своей неизменной кошелкой, купленной на днепропетровском базаре за трешку. Хотя нет, ныне эти кошелки стоят не меньше пяти рублей. Она в отдалении шастает среди безжизненных камней — наклоняется, что-то поднимает, кладет в кошелку. Будь это на Земле, у Автора не было бы сомнений — тетя Нюра собирает грибы. Но какие здесь грибы! Нет воздуха, нет ветра, хотя время от времени возникают смерчи и постепенно гаснут, укладываясь, как засыпающие змеи, или же, слившись воедино, набирают силу, захватывают камни, целые скалы, перемалывают их внутри себя и уносят в космическое пространство. Гибкое, упругое, вздрагивающее тело смерча ввинчивается в черное небо, подсвеченное красным смещением спектра, становится все тоньше, тоньше и наконец исчезает среди звезд.
— Что она делает? — спросил Автор.
— Кто? — раздраженно обернулся Аристарх.
— Тетя Нюра...
— Где? А... Камни собирает.
— Камни?
— Да, здесь попадаются иногда... Изумруды, рубины, сапфиры... Но мелкие, не больше куриного яйца, да и необработанные. Тут еще сноровка нужна, чтобы их узнать.
— Тетя Нюра узнает?
— Она же лет двадцать работала уборщицей в Днепропетровском горном институте, каждый день минералы от ныли протирала.
— В Горном институте... Это там, где стоит Постамент с...
— Да, с Ломоносовым. Поправь плащ! — с легкой досадой сказал Аристарх, и только сейчас Автор увидел, что и на нем черный плащ с фиолетовым нутром, а на боку висит меч, только в отличие от Аристархового выглядит как-то проще, как может выглядеть копия известного клинка, изготовленная на потребу туристов.
— А зачем камни тете Нюре?
— А! — махнул рукой Аристарх, продолжая вглядываться в близкий угластый горизонт. — Продает, приторговывает, перебивается...
— Где продает?
— Где попало. Кроме Земли.
— А почему она не привозит камни на Землю?
Аристарх посмотрел на автора как на человека, который при важном событии увлекся какой-то чепухой, вздохнул, еще раз оглянулся на горизонт — что-то он ждал, что-то там должно произойти.
— Нельзя. Купить их все равно никто не сможет за десятую за сотую часть цены, а посадить могут запросто. Она выменивает на Марсе эти камни за колготы, привозит их домой и сбывает цыганам на Рижском рынке.
— А откуда на Марсе колготы?
— Нет на Марсе колгот, — ответил Аристарх, не скрывая раздражения. — Она берет весь комбинезон, нижнюю часть отрезает и продает, как колготы. А верхнюю распускает и вяжет вуальки. Вуальки тоже продает.
— Кому? Их же не носят?
— Носят. В прошлом веке.
— Новедь в прошлый век...
— Тете Нюре удается. Пока удается.
— Как?!
— Не знаю. Она не говорит. У нее странные знакомства, я не о всех знаю. Она проникает туда, куда даже мне дорога заказана. Бывает и в прошлом веке, и в позапрошлом. И частенько, насколько мне известно. Ты присмотрись, какие у нее вещи дома... Видел?
— Я думал, со свалки...
— Ни черта! Из живых человечьих рук. Хочешь, Пушкин тебе стихи посвятит? Тетя Нюра для его Наташки кое-что пообещала достать... Хочешь?
— Пусть лучше Ломоносов, у него это получается торжественнее, с почтением... А Пушкина еще занесет в какое-нибудь неприличие...
— С Ломоносовым сложнее. Она его побаивается, алхимиком считает, от него вечно жженой серой несет... Да и он ее недолюбливает.
— Кто?
— Ломоносов.
— Кого?!
— Тетю Нюру. Она пообещала ему кое-что привезти с Венеры... не то образцы грунта, не то стекляшки какие-то... И подвела, не доставила. Не смогла, если уж па то пошло. По-моему, у нее за это делячество на какое-то время пропуск изъяли.
— А почему именно с Венеры?
— Не знаю... Ломоносов в последнее время Венерой увлекся, что-то он там заподозрил... Это его дело.
Ну и так далее.
И сюда же Нефтодьева, который здесь выглядел спокойным, ироничным, снисходительным. Ни о каком помешательстве нет и речи. Он здрав, мужествен и тоже озабочен чем-то важным.
И звуки. Время от времени раздаются звуки, переносить которые человеческое ухо почти не в силах — скрежет раздавливаемого стекла, разрывание металла, хруст костей... В общем, примерно тоже самое, что испытал и услышал Автор во время автомобильной аварии, из которой выбрался живым, но до сих пор не может в это поверить.
15
Приходили и уходили электрички, останавливаясь на минутку у станции Одинцово, проносились скорые поезда из Берлина и Варшавы, уносились в Вильнюс и Гомель, Париж и Амстердам, в знаменитый когда-то Брауншвейг, но кто помнит ныне брауншвейгскую колбасу, кто? Тут бы «Останкинской» достать. Шли поезда и в Гифхорн, в котором живет-мается со своей красавицей Алисой тот самый Рихард Янеш, обладатель пятнадцатизарядной беретты, десятизарядного вальтера, маузера и парабеллума, а также кавказского кинжала, которым одно время владел Автор, а до него Абдулгафар Абумуслимович Казибеков — гроза азербайджанской плодовой мафии и командир ночного взвода Дербента. Еще ранее кинжал принадлежал древнему правителю Дагестана Сурхай-хану, потомок которого Юра Сурхайханов звонит иногда Автору и зовет на рыбалку в Гриву, где уже стоит с этюдником Юрий Иванович Рогозин, всматриваясь с Барского холма в козельские дали...
Шаман спустился по ступенькам в сад, но тут же поднялся обратно, испытывая неловкость оттого, что все могли заметить его робость перед приближающейся грозой. Ошеверов вынул из железной бочки канистру с холодным вином и, намокнув под усиливающимся дождем, взбежал с ней по ступенькам. С канистры стекала студеная колодезная вода, внутри обнадеживающе плескалось красное вино. Заботливо осмотрев ее со всех сторон, Ошеверов смахнул прилипший лист, наклонил, проверяя — не протекает ли пробка. Нет, пробка была в порядке. Значит, вода в канистру не просочилась, вино не разбавила, как это случается иногда в нашей жизни.