Падди Кларк в школе и дома
Шрифт:
— А что это значит? — спрашивал я.
Я называл салон салоном с самого раннего детства, но только сегодня в первый раз это называние показалось смешным. Мы гуляли на заднем дворе. Только тучи хоть немного расходились, маманя распахивала заднюю дверь и выгоняла всех на прогулку. Она задумалась над ответом, но не сердито, а мягко улыбаясь. Сестрёнки спали. Синдбад ставил в вазочку траву.
— Значит: красивая комната, — ответила она наконец.
— Салон означает «красивый»?
— Да, — согласилась маманя, —
Похоже, не сочиняет. Понятно.
— А почему просто не сказать: хорошая комната? — удивлялся я, Вдруг подумают, что мы там солонину храним или слоняемся?
— Не должны.
— А вдруг? — не отставал я.
Я говорил серьёзно, не просто чтобы что-то сказать, хотя за мной такой грех водился.
— Вдруг тупые?
— Ну, это должна быть высшая степень тупости.
— Тупиц полно на свете, — просветил я маманю, — У нас целый класс одних тупиц.
— Хватит, — поморщилась маманя.
— Целая параллель тупиц. Класс дефективных.
— Нехорошо так говорить, хватит.
— А почему нельзя говорить попросту «чистая комната»? — не отставал я.
— Это неправильно, — отмахивалась маманя, и довольно-таки бессмысленно. Комната была именно чистая. Нам туда не разрешали заходить, поэтому там всегда царил порядок.
— Почему неправильно? — не отставал я.
— Несолидно как-то звучит. Дёшево, — сказала мама и заулыбалась. — Это — ну, не знаю — «салон» красивее, чем «чистая комната». Звучит приятно, необычно.
— Необычные имена — это считается красиво?
— Конечно.
— А тогда почему ты меня назвала всего-навсего Патрик?
Маманя хихикнула, но сдержалась и просто улыбнулась мне — чтобы я не вздумал, что маманя надо мной насмехается.
— В честь папы, естественно.
Приятно было зваться в честь папы.
— У нас в классе пять человек Патриков.
— Не может быть.
— Патрик Кларк — это я. Потом — Патрик О'Нил, Патрик Редмонд, Патрик Женоччи и Патрик Флинн.
— Это много. Потому что имя красивое, ценится.
— Троих называют Падди, — начал я рассказывать, — один Пат, и Патрик один.
— Не может быть. А тебя как называют?
Я поколебался.
— Падди.
Мама не стала возражать, но дома-то я был Патрик!
— А который Патрик? — не утерпела она.
— Патрик у нас Женоччи.
— Его дедушка итальянец, — сказала мама.
— Да знаю я. Но он и в Италии-то не бывал, Патрик Женоччи.
— Когда-нибудь да поедет.
— Когда вырастет, — сказал я. — А я, когда вырасту, поеду в Африку.
— Серьёзно? А зачем?
— Поеду, и всё, — ответил я, — Есть на то причины.
— Заботиться о негритянских детях?
— Вот уж нет! — Совершенно не хотелось заботиться о негритянских детях. От меня ожидали жалости, сочувствия к ним, маленьким, голодающим язычникам,
— Тогда зачем же? — не отставала маманя.
— Зверей смотреть, признался я.
— Ой, это здорово!
— Но жить там, в Африке, не останусь, — добавил я. А то вдруг маманя отдаст кому-нибудь мою кроватку?
— А каких зверей? — уточнила маманя.
— Всяких.
— Нет, ну особенно.
— Зебр и обезьянок.
— Может, хочешь стать ветеринаром?
— Не-а.
— Почему же?
— Да ну! У нас в Ирландии ни зебр, ни обезьянок.
— А отчего тебе нравятся зебры?
— Нравятся, и всё.
— Они славненькие.
— Ага.
— Пойдём в зоопарк, хочешь?
— Не-а.
Феникс-Парк — это блеск: пещера, олени! Вот бы туда съездить ещё раз. И ехать на втором этаже автобуса, любоваться оттуда парком. Мы ездили в Феникс-Парк отмечать моё первое причастие. Сначала отпраздновали с тётками-дядьями, потом тряслись всё утро на автобусе, ведь тогда ещё машины не было… Только не в зоопарк! Не хотелось мне в зоопарк.
— А что так? — задала вопрос мама.
— Пахнет, — исчерпывающе разъяснил я.
Какое там пахнет. Куда хуже, чем просто пахнет; ужас был не в вони, не в клочьях меха на решётке, а в тайном смысле этой вони, клочьев и решёток. Зверей-то я любил. Уголок домашних животных — кролички — лавка — денег жалко — придётся Синдбада мятными леденцами угощать. Вонищу я помнил отчётливо, а животных смутно. Маленькие, непрыгучие кенгуру-валлаби. Обезьяньи пальчики цепляются за проволоку.
Я собирался объяснить мамане, я мечтал ей объяснить, хотя бы попытаться. Она помнила запах зоопарка, догадывался я по улыбке и по тому, как она сдерживала свою улыбку, чтобы меня не задеть. И я как раз собирался объяснить…
Но тут влез Синдбад и всё испоганил.
— А из чего делают рыбные палочки?
— Из рыбы.
— Из какой?
— Из всякой.
— Из белой рыбы, — поправила маманя, — Из трески.
— А почему-у?..
— Никаких «почему». Когда я ем, я глух и нем, — сказал папаня, — Чтоб тарелка стала чистая. Тогда и задавай вопросы.
В нашем районе Барритауна двадцать семь собак. У пятнадцати из них хвосты купированы.
— Откупированы.
— Купированы, дуралей.
Хвосты собакам купируют, чтобы они не теряли равновесия. Когда машут хвостами, то не удерживают равновесия и падают, поэтому хвост надо отрезать.
— Только пока щенки.
— Ага.
В смысле — падают, только пока щенки.
— А почему они не ждут? — удивлялся Синдбад.
— Ой, тупой, — отмахнулся я, хотя даже не понял, к чему он спрашивает.