Падение "ангелов"

Кирнос Степан Витальевич

— Даже не представляю.

— Сорок пятое и сорок шестое Апостольское Правило запрещают нам молиться совместно с иноверцами.

— Хорошо, — тяжело выдохнув, согласилась Сериль.

Тем временем Данте зацепил человека за рукав, когда тот только собирался спускаться по ступеням вниз.

— Какая встреча! — на родном языке воскликнул Данте, едва не сорвавшись со ступеней.

— Мы знакомы? — хладно и низким басовитым голосом, на новоимперском спросил мужчина, не поведя даже бровью. — У меня вроде нет знакомых с юга Европы.

— Вспомни север Балкан, вспомни, что было у городка Раддон.

— А, — тяжёлое выражение лица Комарова

изменилось с безразличия на странную тень боли. — Не ожидал вас встретить, господин Данте. Я думаю, вы хотите спросить, почему я вас оставил?

— Именно, — чуть вспылил Данте. — Прости, но мы там чуть не умерли. Комаров, я не понимаю, что это была за выходка?

— Не умерли же, — тяжело сказал Комаров. — У меня был приказ, и я его выполнял.

— Знаешь, мы бы могли тогда победить… если бы ты только не отступил, мы бы победили.

— Мы не победили бы… не смогли, — с басом и отягощённо говорит мужчина. — Данте, пойми, если бы мы не отошли, враг смог бы занять город Раддон и тогда бы весь фронт ждала бы страшная участь.

— О чём ты говоришь? — Данте стал идти за Комаровым, который спустился со ступеней и устремился в сторону разбитого у стен церкви цветника. — Мы могли бы уничтожить его штаб.

— Сразу видно, что ты сражался часто против банд и клановых войск и редко имел дело против армий цивилизованных государств… да и это бы ничего не изменило.

— То есть? — возмутился Данте, входя на маленькую небольшую дорожку, вымощенную камнем и его лёгкие сию секунду наполнились приятным сладким ароматом цветов.

Вокруг двух мужчин высажен прекрасный цветочный сад — розы и пионы, тигровые лилии и астры рассыпались множеством ярких пестрящих точек и сладостью запаха заполняют всё вокруг. Данте ощутил некое умиротворение тут, его дух вновь успокоился, и он стал говорить спокойней, тише:

— Комаров, что же тогда случилось?

— Мы говорим о Директории Коммун, и потеря одного штаба, пункта командования, не остановила бы их, — речь русского отдаёт грубостью для южных языков, а в словах ощущается странное бремя. — Они следуя приказам, которые рождаются из нечестивого голосования, предпочли бы погибнуть.

— То есть, — растерялся Данте. — А как же штаб?

— У них нет командования, нет штабов так, как их понимаем мы… пойми, директориалы выполняют волю народную, а вот те, кто её формирует и направляют — иной вопрос. Пойми, если бы мы уничтожили штаб их элитного отряда, это не остановило бы наступления на город Раддон. Они, как саранча, — продолжали бы переть красно-серой тучей.

— И как… они напали на Раддон? — спокойно вопрошает Данте. — Ты сражался с ними у Раддона?

— Да.

— Я не видел отчётов о столкновении с ними у Раддона, — возмутился Данте. — Да и разведка ничего не сообщала.

— Ваша разведка и не должна была всё увидеть, не для неё был бой в пятнадцати километрах от городка.

— Комаров… скажи, что там было?

— Они вели артиллерию и штурмовые корпуса. Лучше было встретить их в чистом поле и дать бой там, нежели подпустить к городу. Пойми Данте, не всё вашей разведке нужно знать.

— Что-то ты от меня скрываешь…

— Ты, — голос Комарова стал крепче, — как военный меня поймёшь, что такое гостайна. Если бы они закрепились в Раддоне, то коммунисты продолжили движение на юг… у вас бы не было мотива и довода к окончанию войны, ибо саранча почувствовала бы вкус побед. А для нас любая победа Директории… не нужна, чем она слабее, тем лучше.

Ответив, Комаров склонился над одной тигровой лилией пребывая в молчании, раскинувшей огненно-пёстрые лепестки, покрытые тёмными точками. Данте молчит, обдумывая, сказанное собеседником.

— Прекрасный цветок не правда ли? — неожиданно сменил тему Комаров. — Я видел, ты пришёл сюда с женой?

— Да… Сериль. А где твоя семья, Комаров? — поинтересовался Данте, сложив руки на груди. — Ты что-то говорил о них?

Лицо русского сделалось ещё мрачнее, будто бы на него пала смертная тень, а в глазах промелькнула странная боль, отблеск былого несчастья и горя. «И снова это выражение лица, словно его сейчас отправили в ад», — подумал Данте, поёрзав от душевного холодка при виде выражения лика Комарова.

— Знаешь, что тут было до прихода нашего государя? — тембр дрожащий раздался на весь сад. — Знаешь, чем был Петербург?

— Нет.

— Страшно сказать… в составе Ингерманландии он превратился в сущую помойку. Толпы нищих и бомжей, бандитизм и вечный террор преступников, а посреди всего правительство сепаратистов, которому не было дела до людей.

— Я спросил тебя о твоей семье, Комаров, — возмутился Данте.

— С победой Конфедерации, и Москва стала такой же… когда Федеративная Россия пала под ударами Российской Конфедерации что тут началось, — казалось, что русский не слышит капитана, а его взгляд устремился в цветник, но кажется, что там он видит не пёстрые изумительные растения, а мучительный огонь. — Моя семья тогда жила у Кремля… и как раз оттуда ревнители нового либерального закона начали охоту за теми, кто воевал на стороне федеральных сил.

— То есть…

— Они не гнушались и охотой за семьями солдат… нет диктатуры хуже, чем диктатура либерала, — пустой взгляд Комарова поднялся и Данте там узрел бездну, а собеседник на грубом новоимперском продолжил говорить и в каждом слове Валерон ощущал страшную хворь и убийственную печаль. — У меня когда-то была жена и два сына и им очень не повезло попасть под руки опричников свободы. Они стали жертвами спесивых идиотов, которые желали упиться крови «диктаторских подонков». Я до сих пор не могу понять, почему с ними так поступили… не могу, — Комаров приложил ладонь к очам и прижал её, став тихо шептать. — Но знаю я — они в лучшем мире.

— Прости, я не должен был спрашивать, — внутри Данте что-то сжалось и капитану сделалось не по себе, отчего он сделал шаг назад.

Комаров пришёл в себя и убрал ладонь от глаз, сглотнув и пошёл прочь из палисадника, промелькнув тенью возле Валерона, лишь загадочно сказав напоследок:

— Знаешь, Данте, я чувствую, что мы ещё встретимся, — и вымолвив, он ускорил шаг, оставив Данте одного посреди моря цветов, которое только что поблекло.

В церкви ирей отслужил панихиду по умершим и часть людей разошлись и Сериль осталась одна, так как её муж вне храма закончил разговор с Комаровым. Внезапно её взгляд переместился на большую икону, что возвышается возле подсвечника у распятия для усопших и душа снова наполняется чудным смиренным спокойствием и молитвенной пламенностью. Сериль — последовательница догм Империал Экклессиас, но здесь ощущает, что наследники католической ревнителей хранят и несут не всю истину… её частицу. Она смотрит на икону и её душа наполняется каким-то странным чувством. Золото окаймляет прекрасный лик, изящество и невозможно выразить земным словом всё великолепие образа. Дева, облачённая в золото рукотворное и пламенное злато неувядаемой славы держит на руках Ребёнка.