Падение Царьграда
Шрифт:
Ожидая прибытия гонца от султана и обдумывая, как безопаснее Принять и отпустить его, граф Корти пришёл к мысли, что лучше всего ему выпросить у императора назначение охранять со своими людьми дворец и порт Юлиана, благо он и его галера находились там. В этом не было бы ничего необыкновенного, так как на службе у Константина находилось много чужестранцев.
В один из дней, когда он был на палубе своей галеры, к нему прибыл придворный, сообщивший, что император назначил ему аудиенцию на другой день в двенадцать часов.
Граф Корти показал придворному своё помещение, не пропуская ничего, ни кухни, ни конюшни. Гостеприимство произвело прекрасное впечатление, и нельзя было сомневаться, что император получит самый лестный отзыв о чужестранце, тем более что граф угостил самым дорогим итальянским вином.
Пока граф Корти принимал представителя императора, случилось нечто необыкновенное. Экипаж галеры неожиданно услыхал пронзительный крик и увидел чёрную лодку, подходившую к Юлианскому порту. В ней стоял человек, очень бедно одетый, и высоко держал деревянный лоток с рыбой. Он-то и оглашал воздух пронзительным криком. Часовой у порта отрицательно покачал головой, когда незнакомец предложил ему рыбы, но пропустил его. Приблизившись к галере, незнакомец вступил в разговор с матросами, а затем его лодка подгребла к пристани, и рыбак пошёл со своей рыбой во дворец. Долго блуждал он по нему, пока нашёл кабинет. Его не пустили, и он поставил свой лоток с рыбой на пол и уселся с твёрдой решительностью дождаться.
Вскоре появился граф, провожавший придворного. Увидав рыбака, он пристально посмотрел на него и, обращаясь к придворному, сказал:
— Какая прекрасная рыба.
— Да, Босфор славится ею.
— Иди на кухню, у тебя купят рыбу, — кивнул он рыбаку.
Потом, обращаясь к привратнику, прибавил:
— Потом приведи его ко мне. Я люблю рыбную ловлю, и, может быть, он согласится показать мне, как здесь ловят рыбу.
Через некоторое время рыбак был введён в кабинет графа, который сидел за столом, заваленным книгами и бумагами. Когда они остались одни, то глаза их встретились.
— Ты Али, сын Абед-Дина? — сказал граф.
— Да, эмир.
— Велик Бог!
— Да будет благословенно имя его.
Они давно знали друг друга.
Тогда Али снял красный платок, которым была повязана его голова, и, вынув из него кусок пергамента, подал графу.
Граф развернул пергамент.
«Этот человек прислан к тебе с деньгами. Можешь ему довериться. На этот раз прежде всего напиши мне о себе, а потом о ней; но следующие послания начинай с известия о ней. Моя душа изныла от нетерпения».
На пергаменте не было ни числа, ни подписи, но граф почтительно прикоснулся к нему губами. Он знал этот почерк так же хорошо, как свой.
— О, Али, — сказал он, сверкая глазами, — с этого времени ты будешь называться Али Верный, сын Абед-Дина Верного.
— Хорошо, — с улыбкой отвечал Али, — но мне пришлось долго тебя ждать. Я привёз тебе деньги и, признаюсь, состарился от одной заботы о сохранении этих денег. Я привезу их тебе завтра, и когда отдам, то произнесу на радостях сорок молитв пророку. Да будет благословенно его имя.
— Нет, не завтра, Али, а через день, и тогда принеси свежей рыбы. Тебе опасно сюда являться, и теперь уходи. Но прежде скажи мне что-нибудь о своём повелителе. Он действительно султан из султанов, каким обещал быть? Где он, здоров ли, что он делает?
— Не торопись, эмир, я не могу ответить сразу на все твои вопросы.
— Но я так давно живу среди христиан и не имею о Магомете никаких известий.
— Да, эмир, падишах Магомет будет величайшим истребителем неверных со времён падишаха Османа. Вот ответ на твой первый вопрос. Он здоров, и хотя ещё похудел, но душа его живее, чем когда-либо. Вот ответ на твой второй вопрос. Он живёт в Адрианополе и, как все считают, строит мечети; но я скажу тебе, что он отливает пушки для ядер величиной с гробницу его отца. Вот ответ на твой третий вопрос. Что касается четвёртого, то есть того, что он делает, то достаточно тебе знать, что он готовится к войне, и в этом ему помогают все, от шейх-уль-ислама до багдадских сборщиков податей. Общая перепись скоро будет окончена, и уже навербовано в солдаты полмиллиона людей.
— Довольно, Али, остальное в другой раз.
Граф Корти вынул из стола пакет, завёрнутый в кожу и запечатанный большой печатью.
— Это для султана. Но как ты доставишь его?
— Я вынесу его отсюда под рыбой, — отвечал с улыбкой Али. — Рыба свежая, и в Кашмире бывают цветы, которые пахнут хуже. Но в следующий раз я приготовлю более надёжный тайник.
Али сунул пакет за пазуху и вышел из комнаты. Когда он проходил мимо привратника, то пакет лежал уже под рыбой.
Оставшись один, граф Корти бросился в кресло. Он получил от Магомета весть, которую ожидал с таким нетерпением. Он держал в руках письмо, говорящее о таком доверии султана, которое было не слыхано до сих пор на Востоке. Но, несмотря на это, настроение его оставалось мрачным. Слова Али о том, что Магомет готовится к войне, льёт пушки, не вызывали у него сомнения. В сущности, он находился в таком мрачном настроении оттого, что ему претило то ложное положение, в котором он оказался. Порученное ему дело заключалось в обмане и предательстве, и он чувствовал позорный характер подобного дела.
Чтобы найти себе в чём-нибудь утешение, он вторично прочёл записку Магомета и теперь остановился на тех словах, которые касались Ирины. Ах да, он и забыл о ней. Ему необходимо познакомиться с ней, и как можно скорее. Эта мысль начала его тревожить, и он решился тотчас отправиться в город. По его приказанию привели каракового коня, и граф Корти, надев стальной шлем, вскочил в седло.
Было три часа пополудни; солнце ярко светило, улицы были полны народа, а в окнах и на балконах виднелись группы любопытных. Конечно, рыцарь на великолепном коне, сопровождаемый смуглым слугой в мавританской одежде, обратил на себя всеобщее внимание. Но ни рыцарь, ни слуга как бы не замечали производимого ими впечатления и не удостаивали ответом громко высказываемые зеваками вопросы.
Повернув в северную часть города, граф неожиданно увидел купол святой Софии. Он показался ему обращённым кверху громадным серебряным сосудом, державшимся чудом на небе. Он невольно остановил лошадь и почувствовал желание войти в это чудное здание.
Перед собором он отдал лошадь слуге и один вошёл во внешний двор.
На площадке толпились солдаты, граждане, монахи. Граф обошёл обнажённое, суровое здание собора с наружной стороны и невольно обратил на себя все взгляды. В это время из улицы повернул во двор длинный ряд монахов в серой одежде с непокрытыми головами; они громко пели в нос и в особенности поразили графа своими бледными лицами, впалыми глазами и всклокоченными бородами. Он не мог не заметить, что итальянские монахи были весёлые, толстые, круглолицые, а эти, все молодые люди, казались подлинными аскетами. Он вспомнил, что, по рассказам, в святой Софии происходили службы ежедневно, от пяти часов утра до полуночи.
Во двор выходили пять больших бронзовых дверей, широко отрытых, и, видя, что монахи стали входить в одну из них, он направился в соседнюю. В притворе собора он остановился и тотчас забыл о монахах. Со всех сторон его окружали стены, украшенные цветной мозаикой, а над ним виднелся Христос, судивший мир. Он никогда ещё не видывал подобной картины и потому так впился в неё глазами, что не заметил, как монахи прошли мимо него.
Очнувшись от первого сильного впечатления, он подошёл к одной из девяти также бронзовых дверей, которые вели вовнутрь собора, и слегка дотронулся до неё. Она отворилась без всякого шума. Ещё два шага — и он стоял в соборе святой Софии.