Падение Царьграда
Шрифт:
За решёткой, отделявшей место императора, толпились, как некогда в Влахернском саду во время ночного бдения, монахи всех братств, и обителей, с хоругвями и иконами, а за ними городские жители и военные.
Служба совершалась патриархом. Патриарх прошёл в алтарь и вернулся с чашей со Святыми Дарами. Все в церкви, не исключая императора, преклонили колени. Патриарх приблизился к Константину и причастил его, а затем отворили решётку, и должно было начаться приобщение всех верующих, но никто из присутствующих не двинулся вперёд, а в толпе раздался голос:
— Мы приглашены сюда, святой отец, для причастия, но многие из нас считают грехом приобщаться опресноками.
Патриарх ничего не отвечал, а громко произнёс:
— Со страхом Божиим и верою приступите!
В эту минуту в церкви поднялся страшный шум, и вся толпа, стоявшая на коленях, внезапно поднялась, наполняя своды громким ропотом.
Несмотря на свою старость и слабость, патриарх отличался силой воли. Он не дрогнул, спокойно посмотрел вокруг себя и вернулся на своё место. Потом он послал в алтарь одного из церковных слуг, и когда тот принёс простую рясу, то он надел её сверх своего золотого облачения. В этом виде он подошёл к открытой решётке и обвёл взглядом всех присутствующих; ясно было, что он считал перерыв службы святотатством, а потому хоть внешними признаками хотел отстраниться от участия в этом грехе.
— Я слышал, что сказал монах, осмелившийся поднять голос из церкви, — произнёс он твёрдо, решительно, — и, с Божией помощью, отвечу ему. Но прежде всего я замечу, что хотя нас разделяют некоторые догматы и обряды, но в основах нашей веры мы не расходимся. Одной из этих основ служит вера в пресуществление хлеба и вина в Пречистое Тело и Кровь Спасителя. Против этого ведь никто не спорит?
Патриарх умолк, но никто ему не возражал.
— Я знаю, что все в этом согласны, — продолжал он, — а потому, если кто-либо из нас ощущает теперь нечестивое желание нарушить святость храма Божия спорами и распрями, то пусть помнит одно, что среди нас — Христос, Спаситель в плоти и крови.
Говоря это, старец торжественно указал на чашу со Святыми Дарами.
Во многих местах церкви послышались громкие возгласы:
— Слава Тебе, Господи, слава Тебе!
— Теперь, — произнёс снова патриарх, — я отвечу на замечание монаха. Да, в этой чаше опреснок, но разве он не пресуществился в пречистое Тело Господне?
— Да, да! — послышалось в толпе, но тотчас эти крики были заглушены более многочисленными:
— Нет! Нет!
Смятение всё увеличивалось, и тогда император, подойдя к патриарху, шёпотом сказал ему:
— Дело дойдёт до драки, святой отец.
— Не бойся, сын мой, Господь сумеет отделить пшеницу от плевел.
— Но кровь неповинных ляжет на мою совесть. Не вынести ли панагию?
— Нет, рано, — отвечал упорный старец, — не забывай, что это греки, и надо дать им время поспорить и покричать. Ещё рано, и они всегда успеют раскаяться в своём заблуждении.
Константин вернулся на своё место и стал оттуда следить за всем, что происходило в церкви.
Шум и гвалт дошли до того, что все присутствующие казались пьяными. Они разделились на два лагеря: одни укоряли нарушителей священного обряда, а другие призывали анафему на желавших приобщить православную паству католическими опресноками. Все одинаково кричали, махали руками и сжимали кулаки, одним словом, эта сцена была чисто византийская, немыслимая ни для какого другого народа.
Мало-помалу волнение перешло и на хоры, но женщины оказались исключительно сторонниками греческой партии, и они во весь голос стали кричать, забывая всякое приличие:
— Азимит! Азимит!..
Княжна Ирина, облокотившись на балюстраду, со страхом смотрела вниз.
Случайно её глаза остановились на высокой фигуре Сергия, стоявшего у самой решётки перед алтарём.
Наконец патриарх уступил, и по знаку императора сначала раздалось громкое пение: «Свят! Свят! Свят! Господь Бог Саваоф!» — а затем из алтаря появилась неожиданная процессия. Впереди шли мальчики с зажжёнными свечами, а затем церковнослужители в белых одеждах, с кадилами в руках; позади же двое монахов несли широкую хоругвь на золотом древке, с золотой бахромой и многочисленными венками из цветов.
При виде хоругви, на которой, несмотря на её ветхость, ясно виднелся лик Богородицы, император, патриарх и все находившиеся за решёткой упали на колени. Люди, нёсшие хоругвь, остановились у входа за решётку и водрузили её там.
Во всей церкви раздались крики:
— Панагия! Панагия!.. Пресвятая дева! Покровительница Константинополя! Среди нас не только Господь Иисус Христос, но и Пресвятая Богородица. Достойно есть, яко воистину, блажити Тя, Богородицу!
Вся толпа, забыв распри, бросилась к решётке и преклонила колени.
Когда Панагию водрузили, то Сергий случайно оказался под самыми её кистями и невольно сосредоточил на себе внимание всей коленопреклонённой толпы, тем более что голова его была обнажена, волосы ниспадали широкой волной на плечи, а лицо вдохновенно сияло под лучами солнца.
В эту минуту Сергий взглянул на княжну Ирину; она, как бы наэлектризованная, поднялась со своего места и махнула ему рукой.
Он понял этот знак. Давно желанная, давно ожидаемая минута настала. Кровь прилила к его сердцу, и он побледнел как мертвец. Быстро закрыл он обеими руками глаза, затем отнял руки от лица, поднял голову и, выпрямившись во весь рост, сделал рукою знак, что хочет говорить.
Толпа замерла; все глаза устремились на него, все жадно стали прислушиваться к его голосу.
— Братья, — начал он, — не знаю, откуда я набрался храбрости и по чьему велению я решаюсь говорить, если мною не руководит Иисус Христос, присутствующий среди нас во плоти и крови.
Голос юного послушника дрожал. Лицо его сияло красотой, и многотысячная толпа, смотря на него с изумлением, не знала: оборвать его, как дерзкого наглеца, или слушать, как нового пророка.
— Братья, — продолжал он более твёрдым голосом, — вы теперь раскаиваетесь в своём святотатственном поступке, но утешьтесь, раскаяние покрывает всякую вину. Ведь Господь простил тех, которые издевались над Ним, плевали Ему в лицо, распяли Его и пронзили копьём. Если Он простил этих злодеев, кичившихся своим нечестием, то неужели Он будет менее милосерд к нам, раскаявшимся грешникам.
Молодой проповедник поднял голову выше прежнего и стал говорить уже совершенно спокойно, уверенно.
— Я теперь, братья, перейду к причине всех ваших бедствий, я покажу, почему вы восстаёте друг против друга и прибегаете к насилию, словно насилием можно разрешить богословский спор. Ваши распри не основаны на словах Господа, последняя мольба Которого к Богу Отцу заключалась в том, чтобы все верующие в Него были как один человек. Если кто-нибудь из вас полагает, что распри, ссоры и насилие, в которых вы только что раскаивались, основаны на слове Спасителя, то пусть он заявит об этом, пока ещё среди нас присутствует Иисус Христос во плоти и крови. Вы все молчите, так я ещё задам вам вопрос: может ли кто из вас сказать, положа руку на сердце и призвав Господа в свидетели, что церковь, к которой он теперь принадлежит, та самая церковь, которую создали апостолы? Выходи и говори, кто осмелится!