Падение лесного короля
Шрифт:
– Помер, что ли?
– опешил тот.
– Заболел. Опухоль в горле. Врачи сказали - рак. А он говорит - врут. Это не рак, а Окзо [злой дух тайги] гнездо свил. И выстрелил прямо в опухоль.
– Это что ж у вас, поверье такое?
– спросил Коньков.
– Пережиток капитализма, понимаешь.
– Да-а!
– Коньков покачал головой.
– Жаль Сини. Лучший охотник за женьшенем был. А ты говоришь - все как было.
– Конечно.
– А село-то, Банга, стоит на старом месте?
– спросил с усмешкой Коньков.
– Ты чего,
– удивился Соза.
– Село переехало на другой берег. Там затопляло в половодье. Теперь село на Новом перевале. Живут вместе с лесорубами.
– А так - все по-старому?
– Коньков откинулся к стенке и захохотал.
Его любезно поддержали хозяин с хозяйкой, но смеялись они скорее над ним: ну, чему он в самом деле удивляется? Ведь столько лет прошло!
– Ты бригадира лесорубов Чубатова не знаешь?
– спросил Коньков хозяина.
– Как не знаю! Работал он тут, километров двадцать выше по реке. Наши люди помогали ему. Лошадей давал для вывозки леса.
– Что он за человек?
– Человек как человек. Я с ним не работал.
– За что хоть его избили лесорубы?
– Не знаю.
– А почему они враждовали с Боборыкиным?
– Бывшая жена Боборыкина работала экспедитором у бригадира. Понимаешь?
– Дарья?
– Да.
– Вот оно что!
– Коньков вынул тетрадь из планшетки и записал: "Дарья + Боборыкин".
– Интересно! Завтра попытаемся кое-что уточнить, - сказал более для себя.
– Конечно!
– ответил Кялундзига.
– Завтра все узнаем.
– И налил еще по стопке.
6
Утром, чуть свет, Коньков первым делом сбегал на дом к продавцу и узнал - брал ли накануне днем водку Боборыкин или сторож с его склада; потом проверил все удэгейские баты и оморочки, стоявшие на реке, в том числе и моторку Боборыкина, накрытую брезентом. И уж потом пришел завтракать.
Хозяева ждали его: шумел самовар посреди стола и курилась парком остывающая на жаровне картошка.
– Соза, после завтрака сразу пошли на розыски сторожа.
– Я вчера говорил. Наверно, уже пошли старики.
Ели торопливо, перекидываясь фразами.
– День хороший будет - туман над рекой потянулся кверху еще до восхода солнца, - сказал Коньков.
– Гээнта спит где-нибудь на косе, - сказал свое Кялундзига.
– Какой Гээнта?
– не понял Коньков.
– Сторож со склада. Боится теперь возвращаться.
– Наверно, виноват, - сказала Адига.
– Или что-то знает нехорошее.
– Его надо обязательно найти, - сказал Коньков.
– Найдем. Никуда не денется.
Наскоро проглотив по стакану чая, Коньков с Кялундзигой пошли к складу. Возле реки их уже ждали Боборыкин с Головановым. Боборыкин был в хромовых сапогах, в защитном френче и в кепочке, из-под которой выбивалась копна черных вьющихся волос. Он был щеголеват и недурен собой, но лицо его портили шишковатые надбровья - они резко скашивали лоб и придавали ему выражение угрюмое и раздражительное.
– Прежде всего
– Я на запани был, - ответил Боборыкин.
– Не знаю.
– Старики говорят - огонь пошел с того бугорка.
– Кялундзига прошел к возвышению на краю пепелища и остановился.
– Отсюда пошел огонь. Здесь юрта Гээнты стояла.
Подошел Коньков к этому месту, расшвырял сапогом пепел; что-то вроде задымленной палки отлетело в сторону. Капитан поднял ее; это оказался забитый пеплом обрезок от алюминиевого весла. Огонь в костре оправляют такой штуковиной, подумал Коньков, вместо кочережки. Покопался в пепле этой палкой; вдруг какой-то странный неистлевший сучок привлек его внимание. Он нагнулся и поднял закопченную бронзовую трубочку с длинным мундштуком.
– Чья это трубка?
– спросил Коньков.
– А ну-ка, - Кялундзига взял ее в руку.
– Это Гээнты трубка. У него мундштук костяной, сам прожигал, такое дело... Его трубка.
Коньков внимательно оглядел трубку, вынул складной нож и лезвием достал содержимое трубки - бурую смесь чего-то вязкого с золой. Коньков потрогал ее, понюхал и сказал уверенно:
– Странный запах. Что-то подмешено в табак.
– А ну-ка?
Кялундзига взял трубку, понюхал и сказал уверенно:
– Сок бархата подмешен. От семян.
– Для чего?
– спросил Коньков.
– Крепость большую дает. И голова крутится.
– Это что ж, Гээнта такой табак курил?
– Нет, Гээнта - слабый человек. Такой табак сам не делал.
Коньков посмотрел на Боборыкина, тот не уклонился, встретил его спокойным взглядом округлых, как у ястреба, желтоватых глаз.
– Где стояла лодка Гээнты?
– спросил Коньков.
– Оморочка его стояла вон там, - указал Боборыкин на общую стоянку лодок.
– Он знал, что вы уезжаете на запань?
– спросил Коньков.
– Знал. Я мотор заводил, а он с острогой стоял в оморочке во-он у того омутка, - указал на противоположный обрывистый берег.
– Ленка еще добыл. Говорит - талы захотелось.
– Боборыкин отвечал спокойно и держался солидно.
– Вы с ним выпивали с утра? Или он с кем-то другим выпил?
– спросил Коньков.
– Не знаете?
– Откуда вы взяли, что он выпивал?
– Продавец сказал, что утром он брал водку.
– Я не видел.
– И сами не пили?
– Нет, не пил.
– Боборыкин усмехнулся: - Странные вопросы вы задаете.
– Странные! Как же у вас в лодке оказалась пустая бутылка?
Боборыкин замялся.
– У меня нет никакой бутылки. С чего это вы взяли?
– Пойдемте к вашей лодке!
– Пойдем.
Они вдвоем двинулись к берегу. Здесь стояла крашенная в голубой цвет, принакрытая брезентом моторная лодка. Коньков сдернул брезент; на дне, в кормовом отсеке, валялись какие-то мешки. Коньков поворошил мешки и достал пустую поллитру с водочной этикеткой.
– Чья это бутылка?
– спросил Коньков.