Падение Левиафана

Кори Джеймс С. А.

Время было проблемой. Время всегда было проблемой.

Она узнала, что одновременность - это иллюзия, а "одинаковое время" на разных планетах в разных системах было в основном бухгалтерским удобством, которое работало только потому, что большинство людей двигались относительно медленно по сравнению со скоростью света. Но помимо этого, измерения времени были встроены в историю. Час состоял из шестидесяти минут, потому что математики в древнем Вавилоне работали в шестидесятеричной системе. Год - это время, необходимое Земле, чтобы совершить полный оборот вокруг Сола, и это имело значение, хотя Тереза никогда не была на Земле и почти наверняка никогда не будет. Как и количество минут

в часе, ширина сантиметра, объем литра, длина года была показателем, с помощью которого человечество рассказывало о себе.

И вот, поскольку старая планета в другой системе сейчас находилась относительно своей звезды примерно в том же положении, что и во время осады Лаконии, Тереза Дуарте проснется шестнадцатилетней, а не пятнадцатилетней. А поскольку та же планета быстро вращалась вокруг своей оси, было еще раннее утро, и она находилась в своей каюте на Роси, дрейфуя между бодрствованием и сном.

Жизнь на Росинанте нравилась ей тем, что циклы дневного света и темноты здесь были произвольными. Если экипаж решил, что каждый день длится тридцать часов, значит, так оно и было. Если ночь и день чередовались по шесть часов, значит, так оно и было. То, что они этого не делали, было выбором, и сам факт этого выбора был удивительно прекрасен. Было бы легко отвязаться, и оказалось, что ей нравится быть отвязанной. Возможность дрейфовать была восхитительна. Сейчас, лежа на кушетке в условиях силы тяжести, лишь немного уступающей той, что она ощущала в детстве, она осознавала холодные серые стены, почти темноту, освещенную лишь дежурным светом ее портативного компьютера. В то же время она находилась на Лаконии, во вспомогательном цехе, который открывался из ее старой спальни и на самом деле не существовал, строя что-то, что менялось каждый раз, когда она немного просыпалась и снова опускалась. Сны о других пространствах - секретных комнатах, скрытых переходах, забытых шахтах доступа - стали для нее обычными в последние месяцы. Возможно, они что-то символизировали. Она как раз вставляла провод в адаптер вакуумного канала, когда сон изменился, сместившись под ней, словно она переключилась на другой канал.

Она все еще была в своей настоящей каюте, видела настоящие стены и свет, но их дополняли черные спирали, чьи мелкие детали она различала лучше, чем это было возможно при тусклом свете. Казалось, они сплетались и переплетались, пока она наблюдала за ними. Нити черных нитей тянулись друг к другу, находили друг друга, складывались в новую форму, которая также была частью старой. Крошечные голубые огоньки вплетались и выплетались из постоянно переделываемых спиралей, мерцая, как светлячки. Если говорить о гипнагогических галлюцинациях, то это было, пожалуй, самое красивое из того, что когда-либо придумывал ее мозг. Ей казалось, что она может смотреть на черные спирали вечно и никогда не заскучает.

Ее отец стоял рядом с ними и смотрел на нее сверху вниз. Его глаза были идеально голубыми, какими они не были в реальности. Он улыбался. Тереза закрыла глаза, желая проснуться. Это был не тот сон, который она хотела видеть. Когда она снова открыла их, спирали исчезли, но ее отец все еще был там. Он выглядел странно. Его волосы были длиннее, чем он носил их раньше, и хотя он был одет в тунику и брюки, в которые Келли одела его еще в Лаконии, на нем не было обуви.

Она медленно поднялась, опасаясь низкой гравитации. Сон не исчезал.

"Тереза", - сказал он, и его голос был как вода для умирающего от жажды. Слезы начали застилать ей глаза.

"Отец", - сказала она, и хотя она чувствовала вибрацию в горле - хотя она почти наверняка действительно говорила вслух, - он не исчез. Ощущение того, что она проснулась, усилилось. Вялость сна ослабила свою хватку, но его образ не исчезал. Еще нет.

"С днем рождения", - сказал он. "Все будет хорошо".

Она вытерла слезы тыльной стороной ладони. "Но это не так", - прошептала она.

"Будет. Мне нужно еще немного времени, и мы все будем вместе. Раньше я мечтала слишком мало. Теперь я вижу лучше. Ты тоже будешь видеть лучше".

Тереза покачала головой, и в дверь резко постучали.

"Ты в порядке?" сказал приглушенный голос Алекса.

"Да", - ответила она, и дверь приоткрылась. На мгновение показалось, что ее сон и реальность сойдутся лицом к лицу, но, когда свет хлынул внутрь, ее отец снова погрузился в небытие. Она снова вытерла глаза, пытаясь скрыть, что плакала.

"Привет", - сказал Алекс. "У нас есть немного еды. Ты голодна?"

"Конечно", - сказала Тереза. "Дай мне минутку".

Алекс кивнул и отступил, но Мускрат открыла дверь и запрыгнула внутрь, едва сдерживаемая собственным весом. Ее карие глаза метались по комнате, словно она что-то искала, и она тихонько поскуливала.

"Все в порядке, старушка", - сказала Тереза. "Все в порядке".

Это было почти правдой. Во всяком случае, это было меньше неправды, чем могло бы быть. Росинант" был почти у кольцевых ворот Нового Египта, и хотя "Воробьиный ястреб", находящийся далеко внизу в гравитационном колодце местного солнца, очевидно, не погиб, он был достаточно далеко, чтобы даже убийственный ожог не смог их догнать. Предстоящий транзит без четкого представления о движении через кольцевое пространство и с лаконскими военными, преследующими их, но вне зоны обстрела, был настолько близок к нормальному, насколько Тереза могла рассчитывать в эти дни. Но Тимоти-Амос снова бросил вызов смерти, Маскрат все еще был с ней, и она не находилась в религиозном интернате на задворках неизвестно чего.

Она удивилась тому, какое облегчение принесла ей неудача плана. Сразу после этого ее охватили страх и шок. Ужас от вида разбитого тела Эймоса, жестокость перестрелки, тревога от мысли, рискнет ли "Воробьиный ястреб" открыть по ним огонь, чтобы вернуть ее. Но как только это прошло, она почувствовала, что улыбается. Она все еще была здесь, и это была даже не ее вина.

Когда она вышла на камбуз, команда "Росинанта" стояла вокруг маленького столика с грустным желто-белым тортом. На нем стояли две свечи, выточенные из медицинской смолы в форме единицы и шестерки. Пламя было почти шаром. Это было жалкое зрелище.

"Это практически те же дрожжи и грибки, что и все остальное", - сказала Наоми. "Но в нем есть сахар, и он выглядит красиво".

"Это... Вы все очень добры", - сказала Тереза. В горле у нее застрял непонятный комок. Может быть, благодарность, может быть, печаль, может быть, хаотическое пробуждение от мощного сна об отце. Амос и Джим завели небольшую песню, и Наоми с Алексом присоединились к ним, хлопая в ладоши. Это казалось дешевым, маленьким и незамысловатым, но в то же время это было усилие, которое они приложили для нее, хотя им не нужно было этого делать. Когда Алекс сказал ей загадать желание и задуть свечи, она просто задула их. Она не могла придумать, что пожелать.

Амос вырвал смоляные свечи и бросил их в утилизатор, пока Наоми разрезала торт, а Джим раздавал луковицы с чаем и кофе.

"Не традиционный завтрак", - сказала Наоми, передавая угловой кусок Терезе. "Но мы хотели воспользоваться моментом перед транзитом Фрихолда. Как только мы попадем на верфь, мы будем заняты".

"Все, что нужно кораблю, нам лучше получить сейчас", - согласился Джим.

Ее последний день рождения проходил в бальном зале Государственного здания. Там собрались самые важные люди из всего огромного человечества, и Тереза была одной из них. Ее отца уже погубила катастрофа, уничтожившая "Тайфун" и станцию "Медина", и она чувствовала на своих плечах тяжесть империи. Тогда она знала, чего желать. Выход. И вот теперь она здесь, ее желание исполнено. Но это было совсем не так, как она себе представляла.