Падение с небес
Шрифт:
Закончив дело, Марк тронулся дальше. Теперь он шагал легко и упруго, расправив плечи, и глаза его сияли новым светом: он опять идет по родному Андерсленду, как нарек эту землю тридцать лет назад его дед. Андерсленд – это восемь тысяч акров плодородного, шоколадного цвета суглинка с густо заросшими сочной травой пологими холмами, земля, которая через четыре мили выходит к полноводной, никогда не пересыхающей реке.
Прошагав полмили, Марк хотел свернуть от реки и через еще один гребень немного срезать путь к дому, как вдруг издалека донесся тяжелый, потрясший землю удар, а за ним в неподвижном теплом воздухе зазвучали далекие
Марк озадаченно остановился и прислушался; раздался еще один удар, но на этот раз ему предшествовал треск ломающихся веток дерева и подлеска. Сомнений не оставалось: там валят лес.
Отбросив первоначальное намерение, Марк двинулся дальше по берегу реки. И вдруг из зарослей леса вышел на открытое пространство, которое напомнило ему страшные, опустошенные поля Франции, изорванную, перепаханную и разоренную взрывами снарядов землю.
Группы темнокожих людей в набедренных повязках из белого полотна и в тюрбанах валили тяжелые деревья и очищали от подлеска берег реки. Сначала Марк не понял, кто эти странные люди, но потом вспомнил, что совсем недавно читал в газете статью про рабочих-индусов, которых тысячами завозили из Индии для работы на новых плантациях сахарного тростника. Это были жилистые мужчины с очень темной кожей, и трудились они, как муравьи, по всему берегу реки. Их тут были сотни… Впрочем, нет, Марк прикинул и понял: какие там сотни – тысячи, не считая групп, обслуживающих воловьи упряжки. Большие парные упряжки крупных, сильных животных не торопясь перетаскивали поваленные стволы и укладывали их штабелями, чтобы потом сжечь.
Не совсем понимая, что происходит, Марк свернул от реки и взошел на ближайший холм. И с гребня ему открылся весь Андерсленд, а за ним земля дальше на восток до самого моря.
Везде, насколько хватало взгляда, царило опустошение. Над подобным стоило поразмыслить. Эту землю пустили под плуг, всю без остатка. И лес, и пастбища оказались уничтожены и распаханы, запряженные волами фургоны медленно двигались по открытой земле, одна упряжка за другой, а плодородная, шоколадно-коричневая земля была вся исполосована широкими лоснящимися бороздами. До слуха стоящего на холме ошеломленного Марка доносились крики пахарей и приглушенное щелканье длинных бичей.
Марк сел на первый попавшийся камень и почти целый час наблюдал, как трудятся люди и животные. Ему стало страшно. Он испугался того, что все это могло означать. Дед ни за что не допустил бы, чтобы над его землей так надругались. Он ненавидел и плуг, и топор. Дед обожал стройные деревья, и вот теперь они со стоном и треском падают на землю. Он лелеял свои пастбища, трясся над ними, как скряга, словно желтые травы в самом деле состояли из чистого золота. Он никому и ни за что, пока он жив, не позволил бы закопать их плугом в землю.
Вот почему так испугался Марк. Видит бог, пока его дед был жив, он ни за что не продал бы Андерсленд.
Марк и в самом деле не хотел разрешить свои недоумения. Через силу он заставил себя встать и стал спускаться вниз.
Темнокожие работники в тюрбанах не поняли его вопросов, но энергичными жестами отправили юношу к толстому господину в хлопчатобумажной куртке, который с важным видом расхаживал от одной группы рабочих к другой, то и дело шлепая легкой тростью по черным голым спинам, или останавливался и старательно записывал что-то в большую черную тетрадь.
Он поднял голову и, увидев перед собой белого человека, вздрогнул и принял подобострастную позу:
– Добрый день, господин…
Он хотел было продолжить, но блестящие, жадные глазки его быстро пробежали по фигуре Марка, и он увидел, что перед ним стоит еще совсем молодой человек, небритый, в грязной и изрядно помятой одежде армейского образца. У него не осталось сомнений, что все пожитки этого бродяги умещаются у него в ранце.
– Скажу честно, больше рабочих нам здесь не требуется, – высокомерно обронил он, мгновенно сменив тон. – Я здесь главный.
– Отлично, – кивнул Марк. – Тогда скажите мне, что эти люди делают в Андерсленде.
Этот тип раздражал его, он повидал немало таких в армии: всегда наглые с нижестоящими и всегда готовые лизать задницу вышестоящих.
– А разве не видно? Готовим землю, будем выращивать сахар.
– Эта земля принадлежит мне и моей семье, – сказал Марк.
И снова тон этого человека мгновенно изменился.
– А-а, добрый молодой господин, значит, вы из ледибургской компании?
– Нет-нет, мы здесь живем. Вон там у нас дом. – Марк махнул рукой в сторону холма, за которым находилось его жилище. – И это наша земля.
Господин весело захихикал и покачал головой, словно толстый темнокожий ребенок.
– Теперь здесь никто не живет. Увы! Все это теперь принадлежит компании, – проговорил он и сделал широкий жест рукой, заключая в него весь пейзаж от нагорья до самого моря. – Скоро везде тут будет один только сахар, вот увидишь, парень. Сахар, один только сахар.
Он снова захихикал.
С вершины холма старый дом выглядел как прежде, утопая в деревьях сада: виднелась лишь крашенная зеленой краской крыша из рифленого листового железа. Но как только Марк, шагая по заросшей тропинке, бежавшей мимо курятников, приблизился к нему, стало видно: все оконные рамы вместе со стеклами вынуты, в стенах зияли только пустые темные квадраты, а широкая веранда совсем пуста, даже табуретки не осталось. Пропало и кресло-качалка, а в самом конце веранды провисла крыша, а оторвавшаяся от стены водосточная труба держалась на одном честном слове.
Сад без ухода стоял страшно запущенный, растения посягнули уже и на самый дом. Дед всегда аккуратно подкашивал их и каждый день выметал опавшие листья из-под деревьев и между ровных рядов ульев, стоящих в тени и выкрашенных белой краской. Все ульи тоже кто-то варварски разграбил, разворотив их топором.
В комнатах остались голые стены. Вынесли все сколько-нибудь ценное, даже старую, почерневшую кухонную печку, которую они с дедом топили дровами, все-все, кроме плевательницы на веранде, сиротливо валяющейся на боку: содержимое пролилось на пол, оставив на досках темное пятно.
Марк медленно бродил по пустому дому, переходя из комнаты в комнату; чувство страшной утраты и горя терзало его. Под ногами шуршали листья, занесенные ветром в помещения, а из паутины, развешенной во всех углах и в пустых дверных проемах, множеством сверкающих глазок за ним настороженно наблюдали огромные черно-желтые пауки.
Марк вышел из дома и направился к небольшому семейному кладбищу. На душе у него сразу стало легче, когда он увидел, что новых, свежих могил там не прибавилось. Здесь лежали бабушка Элис, ее старшая дочь и двоюродный брат, которые умерли еще до рождения Марка. Все те же три могилки. Могилы деда здесь не было.