Падшая женщина
Шрифт:
С самого первого дня Мэри настороженно вглядывалась в прохожих на улице, боясь наткнуться на того самого валлийца, с которого она содрала целый фунт на постоялом дворе в Колфорде за якобы потерянную невинность. Но он не встретился ей ни разу. Должно быть, он жил не в Монмуте, а где-нибудь на ферме за горами, решила она.
Она уже выучила названия дюжины улиц — да больше в этом крошечном городке, зажатом между двумя речками и закованном в снега, кажется, и не было. Там, за излучиной, где тоненькая Монноу встречалась с полноводной Уай, простирались луга Чиппенхэм-Медоуз. По словам Дэффи, местные жители любили прогуливаться там летними вечерами.
От ветра у нее заслезились глаза. Мэри закрыла лицо платком и натянула митенки на голые кончики пальцев. Тонкие башмаки скользили по слежавшемуся снегу. Теперь она уже не помнила, почему так мечтала выйти на улицу. Поверх плаща Мэри завязала целых две шали, и все равно ей было нестерпимо холодно. Воздух был до странности чист и прозрачен; он не пах вообще ничем.
Она купила немного соли, завернутой в бумажку, в бакалейной лавке; закупоренную склянку с зеленой мазью для больных ног миссис Эш в аптеке Ломакса; кусок свежего масла в лавочке у моста. Через час Мэри брела вдоль Уай с тяжело нагруженной корзиной в руках. В кармане у нее лежало полкроны — сдача для миссис Джонс. Потерять эти деньги было невозможно. С того самого дня, как мать отлупила ее за оброненный пенни, Мэри всякий раз, опуская руку в карман, проверяла, нет ли в нем дырок.
— Всегда носи с собой полкроны, чтобы при случае доказать, что ты не шлюха.
— Как полкроны могут доказать, что ты не шлюха, Куколка?
— Ты заплатишь их констеблю-«исправителю», дурочка!
Долл Хиггинс всегда носила в туфле полкроны и никогда не пропивала их, никогда — даже если ей приходилось закладывать плащ в самую дурную погоду. Долл Хиггинс, которая больше смерти боялась потерять свободу и думала, что полкроны спасут ее от любой беды!
Мимо прошла женщина с тремя детьми.
— Праздные руки. Займи руки! — буркнула она.
Мэри вздрогнула. У женщины был такой сильный акцент, что поначалу она даже не разобрала слов. Мэри посмотрела в ее мутно-карие глаза, затем перевела взгляд на руки. Прямо на ходу незнакомка чесала шерсть. Семенившие следом за ней дети делали то же самое.
— Я несу корзину, — возмущенно возразила Мэри. Собственный голос показался ей слишком визгливым.
— В следующий раз неси ее на локте, а руки пусть работают, — не замедляя шага, бросила женщина.
Дети пробежали мимо. Они работали не так слаженно, как мать, их пальцы двигались гораздо медленнее, как у неопытных музыкантов.
Мэри бросила взгляд на свои руки. Кончики пальцев, торчащие из митенок, онемели и почти посинели от холода. Но насколько они нежнее и мягче, чем пальцы любой местной женщины, с несколько злобным удовольствием отметила она. В прежней жизни единственная работа, которую приходилось проделывать ее рукам, — это приподнимать юбки, чтобы они не волочились по грязи, и — иногда — возвращать к жизни орудие какого-нибудь старика. При этой мысли она даже фыркнула от смеха. Как бы назвали ее местные, если бы знали об этом?
Покупательницы в бакалейной лавке гомонили, как гусыни, но, когда вошла Мэри, все разговоры вдруг стихли. Она до сих пор не понимала, на каком языке говорят между собой эти люди: на валлийском или на английском, но с ужасным валлийским акцентом. Лавочник оказался довольно дружелюбным.
— Дочка Сью Рис, не так ли? — спросил он, заворачивая кофе в бумагу.
Мэри изумленно кивнула:
— Неужели это можно сказать вот так, по лицу?
Лавочник расхохотался; женщины присоединились к нему.
— Нет, дорогуша. Просто мы про тебя слышали, только и всего.
— Добро пожаловать домой, — добавила одна из покупательниц.
Мэри сухо поблагодарила ее и как можно скорее вышла. Добро пожаловать домой! Господи, они что, все сумасшедшие?
Когда она шла по Монмут-стрит, ветер вдруг взметнул снег, словно невидимой огромной метлой. Густая белая пыль стояла в воздухе, похожая на шелковую завесу; она то собиралась в облака, то снова рассеивалась. Это был снегопад наоборот, снизу вверх. Снег летел Мэри в лицо, забивал нос и глаза. Прикрываясь рукой, она взглянула на шпиль церкви Святой Марии. Над ним висел мутно-белый шар солнца. Далекие крыши были точно такого же тускло-коричневого оттенка, как и голые деревья. Это был мир, лишенный цвета, и Мэри не могла отделаться от ощущения, что медленно слепнет.
Что-то черное метнулось над головой, и она посмотрела вверх. К тощему буку со всех сторон слетались вороны. Они качались на ветках, вертели головой и истошно каркали, будто напрашиваясь на неприятности. Мэри подняла голову и попыталась их сосчитать.
Пять к потере, Шесть к деньгам.Она задрала подбородок еще выше. На соседнем дереве сидела еще одна. И еще.
Семь к дороге, Восемь к ворам.Вороны кружились над головой. У Мэри заслезились глаза. Их крики сливались в один большой общий стон. Она сморгнула снег с ресниц. Десятки, сотни птиц облепили голый скелет дерева. Время от времени они делали попытку подняться в воздух, но тут же снова опускались на бук, как будто что-то притягивало их назад. Некоторые устроились на самых кончиках веток и хлопали крыльями, готовые в любой момент сняться с места, но Мэри знала, что они этого не сделают. Кажется, им было некуда лететь.
Только теперь она осознала, что слышит этот крик все утро. Громкое, сварливое карканье, пустое и бессмысленное, не рассчитывающее ни на ответ, ни на признание, ни на утешение. На что же они жалуются? — подумала Мэри. На то, что мало червяков? На то, что весна так далеко? Может быть, на то, что они не родились павлинами? Черные клювы раскрывались словно бы против воли, глотки испускали негодующие вопли — не потому, что хотели, но потому, что не умели издавать других звуков, забыли об изначальной причине своего недовольства. Серое небо дрожало от пронзительных жалоб.
Вдали, за рекой, несколько человек двигались через белое поле, таща за собой большие бочки. Густой, острый запах накрыл город.
— Что они делают там, в поле? — спросила Мэри, протиснувшись мимо коловшего дрова Дэффи. Слишком маленький двор, мелькнуло у нее в голове.
— Разбрасывают навоз, — ответил он и занес над колодой топор.
Длинное полено разлетелось надвое.
— Разбрасывают навоз? — презрительно повторила Мэри.
Дэффи выдохнул облако пара.
— Чтобы подготовить поле к пахоте. Удобрить землю, сделать ее плодороднее.