Падшая женщина
Шрифт:
Ужасная мысль вдруг пронзила его, словно молния. Ведь они не говорили о том, что будут пытаться снова! Возможно, Джейн устала. Возможно, она молча сдалась. И кто он такой, чтобы снова внушать ей напрасную надежду? Что он знает о потрясениях и разочарованиях, которые испытывает женский организм, ее душа?
Из коридора доносился смех Гетты — она все время наталкивалась на что-то, и это страшно ее веселило. Конечно же он благодарил Небеса за то, что у него есть дочь. Но дочь, даже самая любящая и преданная, принадлежит родителям только временно. Дочери выходят замуж, уходят в чужую семью и рожают детей с совсем другим именем. Разве это дерзновение — мечтать об одном-единственном сыне? Наследнике, который принял бы у него дело и позаботился о родителях, когда они состарятся и будут не в силах работать? Да, он просил многого. Но это была часть их молчаливого уговора с Создателем. Это было то самое прекрасное будущее, на которое мальчик Томас обменял свою ногу.
Мэри тяжело вздохнула.
— Что, сходится? — спросил он.
— Пока нет.
Она была необыкновенно хороша, когда напряженно думала, — вот так, как сейчас: алые от покусывания губы, сдвинутые брови, устремленные в книгу глаза. Джейн уверяла, что эта девочка еще даже не женщина, но мистер Джонс верил в это с трудом. Впрочем, горе и печаль вполне могли замедлить естественный процесс взросления. В глубине души он надеялся, что она не оставит их еще долго, лет десять, несмотря на свои глупые мечты пойти на сцену или подцепить богатого муженька. В конце концов, она выйдет замуж за местного ремесленника или — кто знает, — возможно, даже за перчаточника или чулочника. Женщина не должна посвящать свои лучшие годы услужению, постепенно превращаясь в высохшую старую деву. Взять хотя бы бедную миссис Эш; кто поверит, что она на четыре года моложе его жены?
Мистер Джонс попытался проследить за цифрами, выскакивающими из-под пера Мэри, но очень скоро у него зарябило в глазах. Они никогда не сойдутся. Поставщики тканей требовали денег вперед, а заказчики задерживали плату или не платили совсем, и даже в удачные месяцы у них порой не хватало денег, — и разумеется, во всем были виноваты голландцы. Иногда он удивлялся тому, что на столе каждый день есть ужин. Джейн прекрасно управлялась с хозяйством, она никогда ни на что не жаловалась. А в последнее время так и вовсе перестала делиться с ним своими тревогами. Вместо этого она доверяла их Мэри Сондерс. За работой в мастерской они жужжали, словно пчелы, но, когда бы он ни вошел, ему не удавалось поймать ни слова из их разговора. Странную наперсницу выбрала его супруга — девчонку, постороннюю в этой семье, без всякого жизненного опыта, не умеющую утешить… да, в конце концов, кто мог любить Джейн Джонс больше, чем он?
Что такое есть у этих женщин, отчего слова льются из них легче, чем молоко из кувшина? Что такого его жена могла сказать Мэри, но не могла сказать ему?
Однажды днем по несчастному стечению обстоятельств миссис Хардинг и мистер Валентин Моррис одновременно прислали на Инч-Лейн слуг с прошлогодними костюмами и просьбами убрать дюйм здесь и прибавить пару дюймов там, и придать вон тому воротнику более модный фасон, и к тому же не могла бы миссис Джонс потом все отгладить, так чтобы платье было готово к Майскому балу? Лакей-немец мистера Морриса и горничная-француженка миссис Хардинг громко переругивались в коридоре.
— О, Мэри… я уже ничего не понимаю. Что за безумный мир! — Миссис Джонс на мгновение обессиленно прислонилась лбом к стене. Ее мучили сильные сердцебиения, и тело казалось тяжелым, словно бревно, хотя ее фигура пока совсем не изменилась. — Новые фасоны каждый год, стежки такие крохотные, что я едва их вижу, и столько новых названий, которые я даже и произнести как следует не могу… Будет ли этому конец?
— Но ведь моды всегда менялись, разве нет? — сказала Мэри.
Миссис Джонс расправила затекшие плечи.
— Теперь все происходит куда быстрее. Иногда я думаю: что будут надевать в церковь мои внуки? И понимаю, что я, скорее всего, и слов-то таких не знаю, потому что их еще не придумали. — Она положила руку на свой все еще плоский живот и еле заметно улыбнулась.
Гетта шалила и капризничала. Она настояла на том, чтобы ей дали поиграть со шкатулкой для булавок. Миссис Эш трижды заходила в мастерскую и предупреждала, что она ее уронит, и в конце концов так и случилось. Гетта была выведена из комнаты за ухо, причем миссис Эш бормотала: «Вот что бывает, когда ребенка называют именем из романа». Разумеется, это говорилось не для Гетты, а для ее матери. Миссис Джонс опустилась на колени рядом с Мэри, чтобы собрать крошечные булавки.
— Гетта ее ненавидит, — прошептала Мэри. — И разве это удивительно?
— О, Мэри. — Миссис Джонс ссыпала булавки в шкатулку. — Ты должна быть добрее к бедной миссис Эш. Она же не останется здесь навсегда… ты понимаешь.
Мэри распахнула глаза.
— Вы хотите сказать…
— Видишь ли, нам понадобится кормилица…
Мэри восторженно кивнула:
— Значит, миссис Эш уйдет?
— Что ж, я… Мне нужно начать подыскивать ей другое место, вот и все, что я хочу сказать.
— Я слышала, в Виргинии не хватает женщин…
— Мэри Сондерс! — Миссис Джонс хлопнула ее по руке, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не улыбнуться. Ее слегка беспокоило, что она не чувствует себя виноватой при мысли о том, что придется расстаться с миссис Эш, преданно служившей семье много лет. Ничто в эти дни не имело значения… кроме того, что происходило у нее внутри. Это было словно трубный глас среди абсолютной тишины.
Иногда ей казалось, что двадцать лет свернулись, словно ковер, и она снова девушка, и сидит рядом со своей подругой Сью Рис за штопкой. Время от времени она разговаривала со Сью; последние месяцы это случалось чаще, особенно после того, как она узнала о своем положении. Сью, мысленно говорила миссис Джонс. Спасибо тебе за твою дочку. Жаль только, что ты не можешь увидеть мою. Под ребрами уже образовалась едва заметная округлость, но, конечно, посторонний глаз еще ничего бы не разглядел. Она закрывала глаза и молилась. Пусть это будет мальчик. Пусть он выживет.
У Томаса последнее время было грустное, измученное лицо. По ночам, когда они лежали в кровати, он молча смотрел в потолок, даже не подозревая, что в эту минуту его будущее растет и развивается рядом с ним, словно побег из семечка. Она бы утешила и успокоила его самым лучшим из известных ей способов, но это могло навредить ребенку. Раньше она рассказывала Томасу все, но это было давно, до того, как их семья увеличивалась и снова уменьшалась; тогда еще не было нужды хранить что-либо в тайне. Ей не терпелось сообщить ему прекрасную новость, но что-то внутри ее останавливало этот порыв. Словно бы прохладная рука ложилась ей на лоб и уговаривала потерпеть еще немного. Совсем немного. Может быть, все неправда. Может быть, это не продлится долго, дитя не выживет. Так что миссис Джонс держала тайну в себе, будто драгоценную жемчужину во рту. Она двигалась, вставала и садилась так осторожно, словно ее юбки были расшиты серебром и дорогими камнями, но никто ничего не замечал — кроме Мэри.
Они как раз хохотали над какой-то шуткой, когда в мастерскую вошел Дэффи с охапкой поленьев. Смех Мэри тут же замер — как будто захлопнулась дверь. Миссис Джонс подняла голову от шитья и заметила, что двое ее слуг стараются смотреть куда угодно, но только не на друг друга.
— Мэри, — тихо сказала она через пару минут после того, как Дэффи вышел. — Ты не хочешь мне ничего рассказать?
Не отрывая глаз от иголки, Мэри покачала головой.
— То есть, видишь ли… одно время мне казалось, что между Дэффи и тобой начинает завязываться… симпатия. Я ошибалась?