Падшая женщина
Шрифт:
— Давно пора уложить это дитя в постель, — отрывисто бросил он и прижал девочку к груди, словно это было величайшее сокровище в мире.
— Но, Томас, такая ночь бывает всего раз в году…
— Оставайся, — перебил мистер Джонс. — Я отнесу ее домой.
Не дав жене ответить, он развернулся и поковылял вниз по холму, на удивление неловкий с двумя костылями в одной руке. Гетта, уцепившись за его шею, долго провожала их взглядом. У нее был одурманенный, почти пьяный вид.
Миссис Джонс с тревогой посмотрела им вслед.
— Мне и в самом деле кажется, что сегодня можно было разрешить ребенку не ложиться подольше.
Мэри закрыла лицо руками. Ее зубы стучали, будто от холода. Что она сделала с этой семьей?
— Мэри, милая, что такое? У тебя что-то болит?
— Я… я должна вам что-то сказать, — всхлипнув, проговорила она.
— Да?
Но признание было невозможно. Что бы она ни сказала, это только причинило бы миссис Джонс еще больше боли, еще больше зла, чем она уже сделала.
— Я… не такая, как вы думаете, — хрипло выдавила она.
За их спинами ревел костер. Миссис Джонс смотрела на нее так простодушно, что Мэри не выдержала.
— Моя мать… я всегда ссорилась с ней, — выпалила она. — То есть до ее смерти. Я ей не нравилась. Она меня никогда не любила. Она… хотела бы иметь другую дочь, не такую, как я. — На ее воротник упала слеза.
— О, Мэри. — Лицо миссис Джонс странно исказилось, и на мгновение Мэри показалось, что на нем проступил ужас, но хозяйка вдруг тихо рассмеялась, сжимая живот, как будто ей было все еще больно, как будто она по-прежнему кровоточила внутри. — О, Мэри, моя дорогая. Мы все ссоримся с матерями.
— Правда? — глупо переспросила Мэри.
— Конечно. И мы вспоминаем об этих ссорах только после их смерти. Именно из-за смерти, понимаешь?
Мэри молча вытерла слезы.
Миссис Джонс притянула ее к себе:
— Ну будет, будет, cariad. Послушай-ка, сейчас я открою тебе один секрет, и ты хорошенько посмеешься, — прошептала она.
В этих объятиях Мэри чувствовала себя в совершенной безопасности.
— Этого не знает даже Томас.
Уткнувшись носом в ее прохладную косынку, Мэри кивнула.
— Коб Сондерс — твой отец — ухаживал за мной до того, как обратил внимание на твою мать.
Мэри уставилась на нее.
Миссис Джонс смущенно улыбнулась и прикрыла рот ладонью.
— Он мечтал жениться на мне и увезти в большой город, но я испугалась. Коб, конечно, был чудесным парнем, никто не мог перед ним устоять, но он был… не совсем надежным. А я, стоило мне только подумать обо всем этом шуме, и грязи, и тысячах, тысячах незнакомых лиц… — Ее голос оборвался.
Мэри пожала плечами и утерла нос.
— Лондон ничуть не хуже, чем другие города.
— Что ж, я только рада, что отправиться туда пришлось не мне. Потому что, пока я раздумывала да прикидывала, Коб положил глаз на Сью!
Есть ли в этом мире настоящая дружба, подумала Мэри. Такая, в сердце которой не кроется предательство?
— Не могу сказать, что мне было все равно, особенно поначалу, — продолжила миссис Джонс. — И я даже здорово поссорилась со Сью. Но, сказать по правде, у меня ведь была возможность выйти замуж за Коба, еще до того, как появилась Сью. Да и, кроме того, какой смысл без конца гадать: «а что, если бы…» А потом, два года спустя, из Бристоля вернулся Томас, настоящим мастером, и через месяц мы уже были женаты. Сплетники называли меня «чужими объедками», но Томас никогда этому не верил.
— Но вы все еще…
— О, твоего отца я забыла быстро. Мы с Томасом открыли мастерскую и магазин, и мне стало совсем некогда сидеть и пережевывать старое. Может быть, когда-то я и пожалела о своем решении, но разве что на мгновение.
Мэри подумала, что эта история могла закончиться совсем по-другому, и у нее снова защипало в глазах.
— Что такое, дитя мое? Что еще?
— Но это значит… — Ее горло как будто распухло, с таким трудом выходили из него слова. — Это значит, вы могли бы быть моей матерью. — Слезы хлынули с новой силой.
Миссис Джонс опять привлекла Мэри к себе и прижала ее голову к своей мягкой груди.
— Тихо, — пробормотала она. — Не плачь, cariad. Никогда не плачь.
Мэри от души разрыдалась. Какая роскошь — позволить себе поплакать. Какое блаженство.
Миссис Джонс погладила ее по голове.
— Разве я не мать тебе теперь? — шепнула она.
Было жаркое воскресное июльское утро. Вся семья отправилась на службу в церковь Святой Марии. Оставшись одна, Эби вдруг почувствовала, что стены кухни будто наваливаются на нее, не давая дышать. В одном углу громоздилась гора грязной посуды, которую нужно было оттереть песком, в другом — полгоршка масла, уже начинавшего портиться. Тишину нарушало только осторожное царапанье мышей.
Минуту спустя она уже мчалась вниз по Монноу-стрит, оставляя за собой звон церковных колоколов и благочестивых городских леди в широченных юбках и с жесткими постными лицами. Эби редко выходила из дому, и каждый раз, когда все же выбиралась наружу, быстро вспоминала почему. При виде ее маленький ребенок застыл посреди улицы с открытым ртом. Мальчик постарше зачерпнул пригоршню прошлогодних листьев и запустил их в Эби.
— Черная! — крикнул он.
Порыв ветра швырнул листья обратно ему в лицо.
Эби прибавила шагу. Земля сама убегала у нее из-под ног. Начав движение, она уже не могла остановиться. Теперь она могла бы обойти вокруг света, и никто не сумел бы ее задержать. Она могла бы добраться до самого солнца — настоящего солнца, а не его водянистого подобия, которое висело в небе у нее над головой. Ей вспомнились воскресенья на острове… палящий зной, тень хижин, усталость, не дающая пошевелиться, музыка, разливающаяся в воздухе, словно звуки в лихорадочном бреду.
— Если хозяйка не хочет и слышать о жалованье, можно попробовать поговорить с квакерами, — сказала Мэри Сондерс несколько ночей назад.