Падшие в небеса. 1937
Шрифт:
Клюфт побледнел. Резко давило грудь. Стало не хватать воздуха. Но старик сумел найти силы и вымолвил:
– Заткнись! Ты не у себя в кабинете в НКВД! На руки то свои посмотри! Ты хоть тяжелее ручки не чего в своей жизни не держал, но писал-то протоколы свои кровью! Кровью! Людской! Ордена нацепил? За что эти ордена? Сволочь ты! А жизнь твоя мне не нужна. И мстить тебе я не собираюсь!
– Руки в крови?! Нет! Я эту кровь за праведную не считаю! И если ты о Боге заговорил, то знай! Кровь лилась всегда! Кровь будет литься! И всегда кто-то будет не доволен! И никто не хочет умирать, хотя все говорят, что смерти не боятся! А может, это я дал им шанс, как говоришь ты, за веру умереть! За идею! Всегда, кто-то должен дать шанс за веру умереть! За идею! Ну не было бы меня? И что? Кому хуже бы было! Да вам! Крикунам! А, потому как бы вы сейчас из себя бы мучеников не смогли бы корчить!
Клюфт, держась одной рукой за грудь, с трудом ответил:
– Нет, я смерти твоей не хочу, напротив, я хочу, чтобы ты жил подольше! Но только не так как сейчас. Когда ты ходишь в парк гулять и на скамейках газетку читаешь. А так, чтобы ты один остался! Один! И что бы ты каяться начал! В одиночестве! И так мучался! Понимаешь? Мучался!
Андрон Кузьмич рассмеялся. Он смеялся над собой. Ему стало даже стыдно, что минуту назад он боялся этого человека:
– Ой! Клюфт! Ой! А я уж было испугался! Думал, ты меня вон сейчас убивать будешь. А тут вон как! Ты как был слюнтяем и размазней, так и остался. Не сделали из тебя лагеря волка. Что? О чем ты? Какой там я один? Да я живу и в ус не дую! Мне не надо ничего! Мне все дали! И хоть власть эта сучья и продажная, а она меня кормит. И неплохо кормит! А знаешь Клюфт, какая у меня пенсия?
Клюфт ловил ртом воздух. Он откинулся на лавку и тихо шептал:
– Не спать тебе теперь спокойно! Не спать! Хоть ты и храбришься тут! А все это маска твоя! На самом деле, ты от каждого старика шарахаешься, потому как боишься, а вдруг это, один из твоих безвинных жертв!
– Не дождешься! Нет! Не буду я мучиться! Не за что! Вам назло! Только вот вы то, уже, наверное, ответить не сможете! Вы! Вас не будет!
Клюфт закрыл глаза. Ему было трудно говорить. Грудь сдавило. Но старик нашел в себе силы.
– Да. Вы живучи. Да. Ты прав. Но все равно, добро должно победить! Ведь вот ты сам веришь в добро? А? Андрон Кузьмич? Ты веришь в добро?
– Я знаю Клюфт, ты хорошо говорить умел. Тогда в тридцать седьмом ты тоже здорово говорил. Мне даже нравилось. Инной раз я заслушивался тебя на допросах. Но слова и жизнь – это разные вещи. Слова, это колебание воздуха, которое прекращает быть энергией уже через мгновение. А вот жизнь гораздо прозаичнее. И тогда там, в подвалах нашего управления я понял это! Я понял, что если вот так поддаться эмоциям и стать заложником слов, то все, гибель!
Но Клюфт этого уже не слышал. Он потерял сознание. Маленький, увидев это, вскочил с лавки. Он с недоверием крикнул:
– Эй! Что за черт! Ты, что тут за концерт устроил? Эй, Клюфт? Очнись! Ты, что пьян?!
Андрон Кузьмич с опаской дотронулся до руки Клюфта. Затем пошевелил старика за плечо. Понимая, что Павел Сергеевич без сознания, Маленький отпрянул от него, словно перед ним был уже покойник.
– Нет! Только этого мне не хватало! Нет! Трупов мне тут не хватало! Пошел погулять! Нет, это не по мне!
Андрон Кузьмич резко повернулся и пошел прочь от лавки по аллеи. Но через несколько шагов остановился в нерешительности. Повернувшись, он посмотрел на оставшегося одного Клюфта и достал из кармана сотовый телефон.
– Алло! Алло! Скорая! Человеку плохо! Человеку! Городской парк северная аллея! Третья скамейка! Что? Фамилия? Клюфт! Как зовут? Да откуда я помню, как его зовут? Эй! Девушка это я не вам! Не знаю я, как его зовут! Возраст? Да откуда я знаю! Ну, лет восемьдесят с гаком! Сердце у него! Сердце! Губы посинели! Уж приезжайте быстрее!
Маленький вернулся на лавку. Посидев, он расстегнул верную пуговицу, на рубахе у Павла Сергеевича и тяжело вздохнув, спросил сам у себя:
– А оно мне это надо?
Скорая приехала минут через двадцать. Врач, молоденькая девушка, прощупав пульс у Клюфта, кивнула водителю и фельдшеру что бы они достали носилки. Павла Сергеевича уложили на них и поместили в машину. Маленький, наблюдая за этим, тревожно спросил:
– Вы, в какую больницу его повезете?
– В шестую городскую. А вы кто? Родственник? – ответила вопросом на вопрос врач.
– Нет,… хотя нет. Родственник. Почти… что. Дальний… так в шестую говорите?
Машина скорой, хрюкнув выхлопной трубой, медленно поехала по аллеи. Маленький стоял и смотрел ей вслед.
Глава восьмая
Валериан Скрябин ненавидел жизнь. Нет, он ненавидел не свою жизнь, а жизнь вообще. Он хотел, чтобы она закончилась. Он хотел, чтобы она закончилась вообще на земле. Что бы все земное перестало существовать. Эти противные деревья с зеленой листвой. Эти глупые птицы, что чирикают, воркуют и каркают по утрам. Эти глупые люди, которые только и делают, что отравляют эту самую жизнь.
Нет определенно, жизнь на планете земля должна закончиться! Вот так сразу! Без проволочек. Без лишних слов и уговоров. Просто кончиться и все! Земля должна сойти с оси. Замерзнуть в глубинах космоса! Превратиться в одну большую ледяную глыбу! И лететь, вечно лететь по бескрайнему пространству вселенной! Общей страшной и огромной могилой! Лететь в вечность и никогда, никогда не найти себе пристанища!
Валериан Скрябин ненавидел жизнь. Он ненавидел людей. Он не хотел их видеть! Эти противные существа превратились для него в размазанные тени. В фантомные пятна, которые только и делают, что мешают!
После той страшной сцены в редакции прошло несколько дней. Но Скрябин так и не смог прийти в себя. Он напрочь забросил писать статьи. Часами лежал на диване и смотрел в потолок. Несколько раз напивался до полусмерти в одиночку. Он никого не хотел видеть. Но главное он не хотел видеть свою жену Лидию.
Она приходила поздно. Как правило, готовила себе ужин и ложилась спать. Валериан лежал и представлялся, что уже уснул. Он, затаив дыхание, пытался предать своему телу недвижимый вид. Лидия его не тревожила. Она, даже не зажигая ночника, быстро ныряла под простыню и тут же засыпала.