Пахан

Стоун Пайпер

Как бы мне ни было страшно и неловко рядом с ним, эта комната была успокаивающей. Даже романтичной.

«Я делаю то, что необходимо в моем мире, малышка. Но тебе не о чем беспокоиться».

Во второй раз он сказал мне это, как будто я не могла справиться с тем, кем и чем он был. Я обнаружила, что глажу его грудь, делая неглубокие вдохи. «Ты недооцениваешь меня. Я сильнее, чем кажусь».

Он усмехнулся и помог мне подняться на ноги, проведя кончиком указательного пальца по моему лицу. «Это я уже знаю. А теперь тише».

"Чем ты планируешь заняться?"

«Я

тебя всю испачкаю».

И как по команде, прогремел гром, вся комната озарилась новым мощным, неуправляемым электричеством. Света не было, и, учитывая ужасную ночь, которая, казалось, прошла целую жизнь назад, я должна была задыхаться. Да, моя кожа колючая, но по совершенно другой причине.

Мужчина, стоящий передо мной, медленно вытащил мою футболку из тесных джинсов. Я внезапно перестала чувствовать себя девчонкой, не понимающей последствий своих решений.

Он действовал очень методично, осторожно стягивая рубашку через голову, позволяя дешевой ткани выпасть из его пальцев.

— Абсолютное совершенство, — прошептал он.

"Что?"

«Абсолютно прекрасна».

На этот раз я почувствовала себя прекрасной, возможно, больше, чем любая другая женщина в мире. Еще одна сильная дрожь пробежала по мне, когда он обхватил мою грудь, проводя пальцами взад и вперед по моим уже ноющим соскам.

Еще один разряд трещиноватой молнии.

Еще один прерывистый раскат грома.

Лишь часть моей бурной реакции была связана со штормом.

Мой разум был затуманен, но очередная серия образов стала разрозненной, яркой и полной деталей.

Он.

Он был мне нужен. Сейчас.

Его руки.

Его тепло.

Его прикосновение.

О, Боже. О чем я думала? Это неправильно, запрещено? Совершу ли я грех? Сдавленный смех поплыл вокруг меня, словно из-за электричества в комнате возник призрак.

Я была в таком противоречии, но когда он спустил лямки моего бюстгальтера, потребность в нем, которую я чувствовала с того момента, как вошла в его дом, чтобы попросить его о помощи, вырвалась на поверхность. Я потянулась к его рубашке, дернув с такой силой, что чуть не споткнулась, нервно смеясь.

«Осторожнее, детка», — пробормотал он и сорвал кружево с моей груди. «Я бы не хотел, чтобы ты поранилась».

Меня воспитали хорошей католичкой, что всегда заставляло меня смеяться, так как оба моих родителя использовали церковь как еще одну платформу для своей власти и богатства. Но я не могла не воздать должное грехам, которые собиралась совершить.

Но если я искала отпущения грехов, я знала, что рая не будет. Я была грешницей слишком долго. Он позволил мне стянуть его рубашку через голову, и как только я это сделала, вспышка молнии перестала быть ужасающей. Она была просветляющей, позволив мне уловить быстрый и ошеломляющий проблеск чернил, тщательно выполненных как произведение искусства на его широкой груди.

«Этого не должно было случиться», — сказал он, хотя я чувствовала, что он просто произносит эти слова, возможно, давая мне отговорку.

Я

не хотела его. «Мы оба грешники, Вадим. Мне все равно. Я хочу снова чувствовать. Я хочу тебя». Это были смелые слова от девушки, которая никогда в жизни не инициировала свидание, не говоря уже о сексе с кем-либо. Но рядом с ним все было по-другому, все чувства обострялись.

Я знала, что его глаза все еще пронзают мои, но я была слишком занята, водя ладонями вверх и вниз по его груди, восхищаясь его рельефными мышцами и покалываниями, проносящимися по мне, словно лесной пожар.

Внезапно в его потребности не осталось ни капли нежности, ни момента ласки, предшествующего страсти, которую мы оба чувствовали, ни порыва тоски, который мог бы уничтожить нас обоих.

Но риск стоил того.

Быть с ним стоило всего.

Было только здесь и сейчас, необходимое зло, которое могло в конечном итоге сжечь нас дотла. Но нам теперь было все равно. Не было никакого притворства по этому поводу. Не могло быть понятия вечности в нашем будущем. Никогда не будет принятия того, что считалось запретным, табу, которое всегда будет заключать нас в боль и желание.

Но был этот момент, этот прекрасный пузырь, когда все и вся исчезли. Остались только мы.

Похоть.

Нужда.

Страсть.

Он с легкостью сорвал с меня бюстгальтер, обхватив мою шею рукой и выгнув мою спину дугой. Я чувствовала, что он на грани, изо всех сил старается контролировать свои животные потребности, он был на удивление нежен, даже когда его пальцы впивались мне в шею. Я должна была чувствовать себя задыхающейся, но я чувствовала себя совершенно наоборот.

Его дыхание было горячим, губы и язык обжигали, когда он водил кончиком языка взад и вперед сначала по одному тугому соску, потом по другому.

Я не могла ничего сделать, кроме как схватить его за руки, сжимая их, пока я смотрела в окно. Все причины, по которым мы не должны были этого делать, были отброшены в сторону, тоска захватила нас в ту самую паутину, о которой я думала ранее.

Вадим взял весь мой сосок в рот, яростно посасывая, пока он мотал головой вперед и назад. Через несколько секунд оба стали чрезмерно чувствительными, мое дыхание стало еще более прерывистым, чем раньше. Он не торопился, проводя губами по моим грудям, постоянно издавая рычащие звуки, когда он перемещался между каждым соском. Его движения все больше заводили меня, поддерживая огонь внутри.

Когда он дернул меня в положение стоя, наши губы были близко, так близко. Он шептал слова на русском, которые я не могла понять и не стала утруждать себя переводом. Но рычание, которое он издал, было понятно на любом языке.

Мои губы невольно раздвинулись, побуждая его язык скользнуть внутрь, и он втолкнул его, двигая им вперед и назад, пока он брал контроль. То, как он держал меня в своих объятиях, было совершенно другим, его защитная броня соскользнула.

Он был таким доминирующим, командующим во всем, что он делал. Он был моим защитником, моим спасителем.