Пакт
Шрифт:
Связнику принесли кофе. Он выглядел забавно, этот мальчик, он изо всех сих старался казаться взрослым, опытным. Надменно щурился, когда затягивался, и смешно пучил губы, выпуская дым. Небрежно бросил журнал на стол, кивнул официанту. Даже в его коротком «данке шен» слышался русский акцент. Ботинки у него были дешевые, из какого-то грубого материала, и явно холодные для берлинской зимы. Габи заметила, как его взгляд скользнул по рекламной картинке, потом по ее лицу. Он сверял портрет с оригиналом. Жутко волновался, бедняга.
«Ничего, малыш, ты справишься», – мысленно подбодрила его Габи, поймала его взгляд, подмигнула,
В ответ он сердито нахмурился, отвернулся.
«Ладно, не буду тебя смущать, ты такой серьезный, – Габи тоже отвернулась, подумала: – Господи, они там с ума сошли? Прислали ребенка. Засыпется, меня засыпет. Вот кретины!»
Она оглядела кафе. Из дюжины посетителей любой мог оказаться агентом гестапо, в том числе и смешной мальчик, предполагаемый связник.
Официант, вышколенный хлыщ, точно был осведомителем. А кто не был? Подавляющее большинство граждан рейха аккуратно выполняли циркуляр Геринга, в котором утверждалось, что отказ от доносительства должен рассматриваться как враждебный по отношению к правительству акт.
Габи попросила счет. Связник услышал, но не повел бровью, медленно, мрачно цедил свой кофе, смотрел в окно. Официант подошел через пару минут. Вместе со счетом он принес журнал «Серебряное зеркало», тот же номер, что лежал на столе связника.
– Фрейлейн Дильс, позвольте автограф, – голос у официанта был высокий, почти женский.
«Как у Гейдриха», – невольно подумала Габи, размашисто расписалась на рекламной картинке и вытащила из сумочки несколько марок.
– Фрейлейн Дильс, пожалуйста, вас не затруднит вот здесь, где ваша статья, написать какое-нибудь пожелание моей невесте, ее зовут Эрика, завтра день ее рождения.
«Дорогую Эрику поздравляю с днем рождения, желаю здоровья и счастья» – написала Габи.
– Благодарю вас, фрейлейн Дильс, – официант краснел, часто моргал и улыбался. – Нам так нравятся ваши статьи. Эрика и я, мы всегда ждем их с нетерпением.
У него были рыжие пушистые ресницы. Улыбка широкая, во весь рот. Он, как фокусник, извлек из рукава маленькую яркую бонбоньерку, перевязанную розовой лентой.
– Это вам, от заведения. Шоколадные конфеты ручной работы.
Связник нервно курил и постукивал пальцами по скатерти. Подкрашивая губы, Габи поймала в зеркальце его напряженный взгляд.
В гардеробе, на журнальном столе, среди разложенных газет она заметила пару номеров «Серебряного зеркала». У нее пересохло во рту.
Идея сделать журнал опознавательным знаком принадлежала прежнему связнику или кому-то из его руководителей. Вроде бы вполне надежно. Мужчины не читают дамских модных журналов, и тот, кто будет сидеть в воскресенье в полдень в кафе «Люциус» с номером «Серебряного зеркала», никак не может оказаться случайным человеком. Однако авторы этой чудесной идеи не учли, что в рейхе практически не осталось нормальной прессы. Нацистские газеты, разложенные на столике, наполнены истерической геббельсовской пропагандой и враньем. Даже официант с фюрерскими усиками предпочитает дамский журнал.
«Успокойся, – приказала себе Габи, – журнал – всего лишь первый опознавательный знак. Должны быть другие. Случайный человек не может пойти следом за тобой в кинотеатр „Марс“ на двухчасовой сеанс, сесть рядом в последнем ряду и уж тем более произнести слова пароля: „Вы удивительно похожи на Марику Рёкк“.
Было ужасно холодно, градусов десять мороза. Январь 1937-го выдался какой-то особенно злой. Широкие берлинские улицы, кафельные туннели проходных дворов продувались насквозь ледяным колючим ветром. Габи подняла воротник шубки, спрятала руки в тонких перчатках в рукава, пошла очень быстро, почти побежала, запрещая себе оглядываться.
Каблуки весело цокали по обледенелому тротуару. Несколько раз ветер чуть не сорвал шляпку. Остановившись на переходе, пока гремел трамвай, Габи повторила про себя ответ на пароль: «Мы с Марикой близнецы, еще бы нам не быть похожими». За этим должно последовать: «И вы так же великолепно танцуете?» – «Нет, я танцую значительно лучше». Потом придется сидеть молча до конца сеанса, выйти по отдельности, петлять по улицам, площадям, проходным дворам, не теряя друг друга из виду и бесконечно проверяясь.
Наконец, продрогнув до костей, они встретятся и пойдут рядом. Габи сможет выложить информацию. Если не случится ничего непредвиденного, то последовательность действий должна быть именно такой.
Габи перевела дыхание. В фойе было пусто. Она стянула перчатки, потерла заледеневшие уши, подошла к окошку кассы.
– Пожалуйста, один билет. Последний ряд, середина.
В дневные часы в кинотеатр «Марс» позволялось приходить евреям. Третий год подряд тут днем крутили «Триумф воли», только после пяти вечера показывали комедии с Марикой Рёкк, драмы с Царой Леандер и Теодором Лоосом, американские триллеры с Марлен Дитрих. У людей, отмеченных желтыми звездами, выбора не осталось. Почти все кинотеатры для них закрылись.
Кассирша хмуро взглянула на Габи и не поленилась предупредить:
– Фрейлейн, на этом сеансе в зале могут быть евреи.
Габи вдруг подумала: совсем недавно человека, произнесшего такую фразу, сочли бы сумасшедшим.
«Впрочем, я тоже скоро сойду с ума. Мне уже страшно. Вдруг эта стерва меня приметит, запомнит, а еще, не дай бог, узнает, проявит бдительность и в очередном донесении сообщит, что известная журналистка Габриэль Дильс посещает кинотеатр в еврейское время?»
– Надеюсь, их будет не слишком много, – Габи улыбнулась и тут же пожалела об этом.
Глаза кассирши сузились, губы побелели, она бросила сдачу так резко, что пфенниги вылетели из окошка и со звоном посыпались на пол. Маленький сгорбленный старик с желтой звездой на рукаве кинулся поднимать, протянул Габи монетки на дрожащей ладони.
– Спасибо. Оставьте себе, – быстро произнесла Габи, пересекла фойе, нырнула в пыльный мрак, за бархатные шторы.
Капельдинерша с фонарем проводила ее к последнему ряду. Шла хроника, «Еженедельное обозрение». Утренняя линейка в лагере гитлерюгенда. Ряд мальчиков. Одинаковые лица, позы, выражение глаз. Вздернутые подбородки, шеи повязаны галстуками. Трубач трубит, барабанщик бешено колотит палочками. Трудовые будни. Лига немецких девушек. Вот они бодро маршируют по проселочной дороге, вот чистый коровник, девушки доят тучных коров. Вот сидят рядами, обнявшись, качаются и хором поют песню о любимом фюрере.