Палач Рима
Шрифт:
Жизнь на борту корабля отличала отупляющая скука, скука безделья, а не отупляющего труда: от зари до вечера, когда они бросали якорь, заняться было абсолютно нечем, разве что наблюдать за тем, как мимо проплывают новые берега, и от нечего делать вести пустопорожние разговоры. Единственное разнообразие вносили вечерние охотничьи вылазки в изобиловавшие дичью горы, что высились над бухточками, в которых они на ночь ставили свой корабль.
Но самой большой проблемой была пресная вода. Хотя Раскос знал местные берега как свои пять пальцев и всегда умудрялся бросить якорь где-нибудь поблизости от ручья, запаса воды для рабов все равно не хватало, а, томимые жаждой, они никак не могли выдерживать нужную
— А вот и еще один голубчик, — прокомментировал Магн, когда за борт полетело очередное покрытое коркой грязи тело. Слабый крик свидетельствовал о том, что принадлежало оно еще живому.
— Если они в таких количествах будут лететь за борт и дальше, до Италии нам не доплыть, — заметил Веспасиан. Он отлично понимал простую истину: чем больше рабов умрет, тем большая работа ляжет на плечи живых, что еще больше увеличит их смертность. — Нам нужен ветер.
Такой затяжной штиль для меня в новинку, — пожаловался Раскос с капитанского мостика. — Я каждый день приношу жертвы великой матери-богине Бендис, но она отказывается внимать моим молитвам, хотя в прошлом всегда одаривала меня своей благосклонностью. Теперь я начинаю опасаться, что на наше плавание наложено проклятие.
Магн вопросительно выгнул бровь и посмотрел на Веспасиана. Лицо его друга ничего не выражало. Никто из них даже словом не обмолвился про проклятье Ротека. В их глазах это было не более чем театральный жест загнанного в клетку человека. и не было смысла придавать ему значение.
Тем не менее странная погода не могла не заставить их призадуматься. К их собственным тревогам постоянно примешивалось странное бормотание, доносившееся из клетки, в которой сидел Ротек, языка которого не понимали ни Ситалк, ни Дренис. Положительную сторону в проклятье, если таковое имело место, видел только Сабин, когда накануне вечером братья обсуждали эту тему. Безветрие означало, что вся съеденная им пища оставалась у него в желудке, ибо в противном случае за их кораблем по всему Эгейскому морю тянулся бы зеленый след его рвоты.
Они вновь погрузились в ставшее уже привычным оцепенение. Убаюканные мерным стуком барабана, они тупо смотрели на проплывающие мимо горы Эвбеи, пока их корабль огибал остров, держа курс на восток, к мысу Каферей.
Из липкой дремоты их вывел крик одного из надсмотрщиков, чья голова показалась из люка на носу судна.
— Триерарх! Ты только посмотри вот на этого! — крикнул он, вытаскивая на палубу тело одного из гребцов, которое затем подтащил ближе к Раскосу, чтобы триерарх мог его осмотреть.
Лица почти не было видно из-за густой, спутанной бороды, зато голый торс покрывала темно-красная сыпь.
— О боги! — воскликнул Раскос. — Корабельная лихорадка! И сколько еще таких там внизу?
— Трое, триерарх, — ответил надсмотрщик, — но они пока в состоянии держать весло.
— Всех за борт!
Надсмотрщик бросился выполнять его приказ, а тем временем двое матросов сбросили зараженного в море. Не успели они это сделать, как из люка донеслись крики и какая-то возня, а в следующий момент на палубу вытащили троих рабов и тоже поволокли к носу судна. Несчастные кричали и сопротивлялись из последних сил. Поскольку все они еще были живы, каждому, прежде чем сбросить беднягу в море, привязали тяжелую цепь, и лишь затем столкнули в белую пену, вздымаемую носом квинквиремы.
— Это последнее доказательство, — объявил Раскос. — На нас лежит проклятие, и я готов поспорить, что причиной этому жрец. Мы оскорбили богов, взяв его на борт.
Веспасиан пододвинулся к Магну и Сабину.
— Думаю, надо ему рассказать, — шепнул он.
— Это еще зачем? — возразил Сабин. — Или ты поверил в эту чушь?
Не успел он произнести эти слова, как раздался грохот весел друг о друга, и корабль накренился вправо. Все тотчас же завалились на бок, в том числе и матросы, сидевшие на направляющих веслах.
— Всем живо на ноги, развернуть судно! — рявкнул Раскос, помогая команде подняться. Снизу, с весельной палубы, до них доносились крики, удары плети и звон цепей. Затем из люка показался надсмотрщик и через всю палубу бегом бросился к Раскосу.
— Триерарх! Рабы обгадили весла и отказываются грести! — доложил он.
— Усерднее работайте плетью! — пронзительно крикнул в ответ Раскос, и в его голосе Веспасиану послышался страх.
— Мы и так стараемся, и все без толку.
— Тогда швырните парочку самых ленивых за борт, в назидание остальным.
— В том-то все и дело, господин. Раз уж среди рабов пошла гулять лихорадка, рано или поздно за борт полетят все до одного, так что какой нам смысл выбрасывать их сейчас?
— Во имя великой матери-богини Бендис, нечего с ними чикаться! — взревел капитан. — Возьмите троих зачинщиков, свяжите одного из них в трюме и на виду у всех выколите двум другим глаза. Пусть до них дойдет: для того, чтобы грести, глаза не обязательны.
— Слушаюсь, господин, это ты хорошо придумал, — ответил надсмотрщик и уже повернулся, чтобы уйти.
— И скажи им, что ни один из тех, кто сидит там с лихорадкой, не полетит за борт, пока не умрет, — крикнул ему в спину Раскос.
— Правильно ли мы поступаем? — спросил Сабин. — Разве это не приведет к тому, что болезнь распространится до тех пор, пока некому будет грести?
— Дня два пусть потерпят, — огрызнулся Раскос. — А мы за это время доберемся до оракула Амфиарая, это в Оропе, на берегу Аттики.
— Это еще что такое? — удивился Веспасиан.
— Святилище, предназначенное для исцеления и предсказания судеб, — ответил Раскос с трепетом в голосе. — Мне и раньше доводилось там бывать — поправить здоровье и расспросить богов о предстоящем плавании. Там я получу ответ на вопрос, что мне делать с проклятием, что лежит на нашем судне, и как остановить корабельную лихорадку среди рабов. Я уверен, что оракул мне поможет.
Их разговор прервали истошные крики, донесшиеся снизу. Затем барабан надсмотрщика вновь начал отбивать привычный ритм, и корабль сдвинулся с места.
— Кто такой этот Амфиарай? — поинтересовался у капитана Магн, когда они, бросив якорь в какой-то бухточке, зашагали вверх по крутой тропе. — Если это бог, то я о нем никогда не слышал.
— Он не бог, он полубог, один из героев, — ответил Раскос, снимая соломенную шляпу и вытирая с бритой головы пот. — Он был царем Аргоса, и ему покровительствовал греческий бог Зевс, который, если верить тому, что говорят, и есть наш Збелтурдос. Он наделил его даром оракула, даром исцеления и предвидения. Амфиарай согласился принять участие в походе против Фив под предводительством Полиника, сына царя Эдипа, который хотел отобрать этот город у своего брата Элеокла. Дело в том, что Элеокл нарушил данное ему слово разделить с ним корону после того, как их отец покончил с собой. Амфиарай отправился в поход — несмотря на то что предвидел собственную смерть. Во время сражения, когда сын Посейдона Периклемен пытался его убить, Зевс метнул молнию. Земля разверзлась, поглотив Амфиарая и его колесницу. Тем самым она спасла его от смерти, чтобы он мог вечно пользоваться полученным от Зевса даром.