Палач. Да прольется кровь
Шрифт:
Также монастырю было даровано множество других привилегий. Например, монахини могли рубить деревья на дрова и для строительства в лесах, принадлежащих графам де Шартр. Стоит добавить, что сумма очень щедрой ежегодной ренты с земель Масла и Ле-Тея увеличивалась щедротами буржуа, сеньоров и зажиточных крестьян, желающих замолить грехи либо снискать божественной милости или за существенный вклад поместить в аббатство старую деву или вдову.
Более двух сотен монахинь, полсотни послушниц и сто пятьдесят мирских слуг неустанно трудились, делая Клерет огромным ульем, предназначенным для труда и молитвы и по своей мощи намного превосходящим земли окрестных сеньоров.
Группа зданий представала перед взором, подобно темным скалам посреди леса. Большинство из них, таких как монастырская церковь Нотр-Дам с клиросом, развернутым в сторону Гроба Господня, было построено из темного камня, представлявшего собой природную смесь темно-коричневого с вкраплениями кремня, кварца, глины и железной руды. Монастырь окружала высокая неприступная стена. Главным из трех проделанных в ней входов считался северный. Сразу же за ним находились здания, где принимали мирских гостей; зачастую там останавливались паломники или родственники, приехавшие навестить кого-то из монахинь. Здесь же находились гостиница, приемная и конюшни. Гостям аббатства предоставлялась некоторая свобода перемещения, но они ни в коем случае не имели права заходить ни во внутренние покои, ни в зал с реликвиями, ни в библиотеку. Хотя они могли присутствовать на церковных службах в аббатстве, принимать пищу в столовой или по приглашению аббатисы, за ее столом. Справа располагалось жилище старшей настоятельницы [62] и ее помощницы. Дальше находился аббатский дворец, где жили и трудились аббатиса и ее секретарша. Согласно уставу, так назывался приземистый одноэтажный домик, который был не намного уютнее монастырских дортуаров [63] . Но мадам де Госбер с первых дней весны радовал вид, открывающийся перед застекленными окнами ее рабочего кабинета. Это были террасы аббатисы – единственное украшение, разрешенное скрупулезным исполнением правил святого Бенуа, которые позже были несколько смягчены. Аббатиса готова была без устали любоваться цветочными клумбами [64] и ничего так не любила, как иногда присоединиться к садовникам и собирать лилии или мальвы, подправлять изгородь [65] или сажать гравилат [66] и посконник – прекрасное средство поднять настроение и прогнать все страхи. Скромные золотистые цветы пробуждали в ней нежность, особенно когда они расцветали все разом. Констанс де Госбер позволяла молодым мирским служанкам плести четки из цветов роз для себя и своих милых сестер. Она с умилением слушала, с каким радостным смехом те предавались этому занятию. Как грустно, что этот очаровательный обычай постепенно выходит из употребления… Роскошь, которой становится все больше и больше, с презрением отвергает прекрасные и недолговечные украшения, которые дарует Госпожа Природа, в угоду бантам в волосах, брыжам, украшенным драгоценными камнями, и, что, с точки зрения аббатисы, было гораздо хуже, накладкам. Фальшивые волосы! [67] Куда катится этот мир… А в то же время, что может быть драгоценней и трогательней, чем хрупкое совершенство цветка, в котором ощущается рука Господа?
62
Старшая настоятельница – второе лицо после аббатисы, управляла аббатством в случае ее отсутствия.
63
Дортуар – общая спальня. – Прим. пер.
64
Сад, исключительно декоративный, скромных размеров, где выращивали цветы, предназначенные для украшения или для букетов, которые ставили в комнатах. В ту эпоху это были в основном лилии, дамасские розы, маттиолы.
65
Низкие изгороди, сплетенные из каштановых, ивовых деревьев или веток вербы, которыми окружали цветники.
66
Гравилат – как его называли, «трава хорошего солдата» – Geum urbanum, молодые побеги которого клали в суп.
67
Фальшивые врлосы – пряди, которые прикрепляли на виски или на уши. Слово, обозначающее этот предмет туалета, нередко употреблялось в смысле «обман».
С юго-восточной стороны дворец аббатисы примыкал к внутренним покоям монастыря Сен-Жозеф, где находились кухня, столовая и копировальная. В центральной части внутренних покоев располагался капитульный зал – небольшая, хорошо отапливаемая комната, где могли передохнуть больные, и на том же этаже – большие спальни для монахинь. Монастырская больница находилась позади, скрытая в глубине сада, чтобы ограничить распространение болезнетворных миазмов [68] . Чуть дальше располагались помещения для послушниц и приют. Официальное и такое милосердное назначение этого здания было давать приют детям, которых подкидывали к помещению монастырского привратника, дабы спасти их от голодной смерти или от ужасной судьбы оказаться добычей диких зверей. Здесь их воспитывали в благочестии и скромности, зачастую без всякого вознаграждения, – незаконных детей, рожденных у недостаточно хитрых и крайне осторожных девиц, принадлежащих к дворянскому или буржуазному сословию.
68
Вспомним, что, хотя в Средние века не знали о микроорганизмах, идея о заражении была довольно распространена, чем объясняется наличие карантинов и лепрозориев.
Констанс де Госбер вертела в пальцах длинный стилет с узорчатой серебряной рукояткой, предназначенный для того, чтобы вскрывать письма. Глаза ее были мокры от слез в связи с ужасным потрясением, вызванным внезапной кончиной Анриетты. Той, в ком она видела будущую аббатису, которая займет ее место, когда она сама сделается слишком старой, чтобы выполнять эту миссию. Но Анриетта была полностью увлечена своими теологическими изысканиями, чтобы с легким сердцем принять все, из чего состояли ежедневные обязанности аббатисы, – нечто вроде распорядителя, которого в первую очередь должна занимать чистота душ тех, кто обитает в этих стенах. Мадам де Госбер вспоминала улыбку худенькой женщины тридцати двух лет от роду, ее изумление хорошим урожаем меда и чудной красоты вышивками, в которых она видела новое свидетельство бесконечной доброты Господа к своим созданиям. Помимо неиссякаемой энергии и крепчайшей веры, Анриетта обладала живым умом. Ее взгляд, полный любопытства к окружающему миру, всегда приятно удивлял мадам де Госбер. Какое ужасающее событие! Как же так получилось, что она оставила без внимания свои дурные предчувствия?
Предполагалось, что двумя днями раньше Анриетта де Тизан должна была вернуться из поездки по окрестностям для сбора пожертвований к вечерне и поужинать [69] вместе с сестрами. В большом зале столовой на ее месте был положен столовый прибор. Но к трапезе Анриетта не появилась, и сестра, занимавшаяся кухней, оставила ей немного перекусить на одном из длинных кухонных столов. Затем все удалились для ночного сна. Констанс де Госбер подумала, что ее духовная дочь, должно быть, задержалась во время последнего визита и появится только на следующий день. А в это время ее бездыханное тело уже лежало в нескольких туазах от главного входа. Она была уже задушена этим проклятым чудовищем! И у самой аббатисы не возникло ни малейшего беспокойства или волнения… Какое непростительное легкомыслие, какое постыдное отсутствие проницательности! Констанс де Госбер была ужасно зла на себя. Слабым оправданием этому служило то, что Анриетта де Тизан была из тех женщин, которые умеют постоять за себя и без посторонней помощи выпутаться из любой ситуации. Тем не менее такие мысли казались очень слабым оправданием. Она была просто обязана забеспокоиться, какими бы ни были сила, ловкость и хитроумие Анриетты. А она вместо этого сладко заснула, чтобы затем быть резко разбуженной своей секретаршей Бландин Крезо – дежурной на этой неделе, в обязанности которой вменялось выходить за ворота и раздавать по четверти хлеба [70] бедным, нищим и детям. Те с раннего утра ожидали, собираясь у стены аббатства. Они-то и нашли холодное тело Анриетты, но их почтение и огорчение были столь велики, что никто не решился постучать в дверь.
69
Ужин или обед на самом деле являлся первой трапезой дня. И во время каждой трапезы подавали суп.
70
Хлеб, основной продукт питания в Средние века, также был символом богатства, особенно пшеница. Бедные довольствовались хлебом из плохо просеянной ржи и ячменя.
Мадам де Госбер не поверила словам старшей настоятельницы Мадлен Марке, что причина этой внезапной смерти далеко не естественная. Она прервала настоятельницу и потребовала, чтобы ей сказали правду, так как ложь имеет свойство порождать новую ложь. Новость распространилась со скоростью лошадиного галопа и сотворила в монастыре настоящее бедствие. Бландин Крезо, еле удерживая слезы, добавила, что сестры сменяют друг друга в часовне Сент-Элуа, дабы молиться об упокоении души Анриетты. Мадам Госберг это вовсе не удивило. Все знали, что покойная Анриетта очень любила эту маленькую часовню в виду ротонды и часто проводила там время в размышлениях. Они хотели отдать ей последние почести именно в этом месте, не таком торжественном, но, как часто говорила сама Анриетта де Тизан, «пропитанном святым духом».
Тишина, глубокая гнетущая тишина. Обитель, которая до этой ужасной новости казалась такой безопасной, теперь тревожила матушку аббатису. Тишина предписывалась правилом святого Бенуа; исключение могли составлять лишь очень важные причины. И, однако, эта обычная и желанная тишина нарушалась оборванными на полуслове разговорами, подавленными смешками, тысячами реплик, произнесенных почти что с закрытым ртом. Все постоянно делали усилия, чтобы соблюдать тишину; это правило было предназначено, чтобы обуздать природную склонность человеческих существ к болтовне, как этого и желал их святой Создатель. В этом было постоянное противоречие, которое, впрочем, счастливо разрешалось.
Но эта новая тишина казалась какими-то злыми чарами, невыносимым трауром. Речь больше не шла о дисциплине речи, теперь же – о полной немоте, воцарившейся по идущему извне велению некоей злой силы. Впрочем, вряд ли аббатиса ощущала это именно так. Она несколько раз разминулась со своими духовными дочерьми и видела закрытые лица, опущенные глаза, беспричинную спешку, множество коротких нервных движений, руки, запрятанные в широкие рукава одеяний. Можно подумать, это легион летучих мышей, которые ищут малейшую трещину или дыру в стене, чтобы забиться туда и исчезнуть.
Куда девались их сияние, их восхитительная уверенность, убежденность, что обитель является маяком – громадным и таким мощным, что никакие мирские бури не смогут его поколебать?
Внезапно понять, что внешний мир, до этого такой отдаленный и настолько же безопасный, может обрушиться на них, умертвить, посеять ужас в их душах, – это было гораздо хуже, чем случайная трагическая потеря одной из самых замечательных сестер.
Именно поэтому правосудие аббатисы было беспощадным. Она поклялась в этом. Аббатство Клерет оставалось несокрушимой твердыней, и ее духовные дочери не должны в этом сомневаться. Никогда больше.
Коротко выдохнув, мадам де Госбер поднялась и резким движением швырнула серебряный стилет, который с глухим звуком отскочил от бюро – такого величественного, что рядом с ним сама аббатиса казалась еще более маленькой и хрупкой. Она замерла в нерешительности. Одна совершенно ошеломляющая мысль не переставая крутилась у нее в голове: убийство! Кто-то убил одну из ее духовных дочерей. Но кто? Кто осмелился на такой святотатственный поступок, наказанием за который является смерть и последующие вечные муки в аду? Упав на колени на пол, выложенный керамическими плитками, она молитвенно сложила руки, борясь с охватывающим ее гневом.