Палач
Шрифт:
— Хватит, Патрик. Мы пришли.
Мужчины остановились у большого дома в три этажа, над дверью которого никогда не угасала свеча, закрытая красным стеклом. Для еще большей узнаваемости все пятнадцать окон дома были зарешечены и выкрашены в пестрые цвета. В основном преобладал красный цвет.
Гудо толкнул дверь и вошел в большую комнату для гостей. Здесь стояли три стола со скамьями и два высоких шкафа с кухонной утварью и множеством кувшинов и кружек.
За дальним столом, обхватив руками седую голову и широко расставив ноги, сидела Ванда, содержательница борделя. Из кухни, находившейся справа от нее, доносилась громкая женская перебранка, часто подкрепляемая ругательствами. С лестницы слева лился такой же поток упреков и сквернословия.
Гудо уселся напротив содержательницы борделя и грозно уставился на нее. Ее лицо перекосилось от страха, вызванного внезапным приходом палача. Он тут же приложил палец к своим устам, запретив Ванде издавать какие-либо звуки. Так они просидели достаточно долго, пока из кухни не выглянула одна из содержанок и, увидев господина в синих одеждах, ойкнула и спряталась.
Шум на кухне тут же утих. После этого замолкли и те, что были на верхних этажах.
— Гости есть? — тихо спросил Гудо.
Ванда, глотая слюну, отрицательно покачала головой.
— Зови всех, — велел палач и сбросил свой плащ.
На зов Ванды из кухни робко вышли пять девок, а с лестницы, все еще пылая гневом, спустились остальные шестеро. Увидев столь нежеланного гостя, они тут же побледнели и, сбившись в кучку, застыли на нижних ступеньках.
— Кто желает что-либо сказать? — не повышая голоса, спросил палач и, выждав некоторое время, продолжил:
— Вы уже все сказали. Я слышал. Слышал и мой помощник. Ваши слова подтвердит Ванда. Вы опозорили честь вашего устава, который дали вам городской совет и бюргермейстер. В редких городах есть такие уставы. А бюргермейстер побеспокоился и о вас. И чем же вы отблагодарили его? Злостными нарушениями. Вы все виновны. Маленькая Анхен, ты увидела, что твой гость еврей, но не сообщила об этом содержательнице. Нехристианам вход в этот дом запрещен. За это ты будешь наказана десятью ударами кнута. Жирная Редвига, ты принимала мужчин в свои недозволенные дни. Тебя ждет позорный столб и ошейник на рыночной площади. Хитрая Хейла, ты знала, что плотник Питер имеет жену и прелюбодействует. Ты понесешь тяжелый камень до конца городского округа, а затем удалишься из этих мест навсегда. Безносая Метц из Ульма, ты обманом пробралась в аббатство и осквернила его с тремя монахами. Старый осел повезет тебя обнаженной через весь город, а затем я поставлю на твоем лице клеймо. Оно будет ярким дополнением твоему безносому лицу. Раскрашенная Анна, ты соблазняла мужчин прямо на улице. Это строго запрещено. За это я отрежу тебе уши. Та из Ботцена, твой позор велик. Ты приходила в дом кузнеца Раульфа и отдавалась ему без оплаты…
— Он желает на мне жениться, — всхлипнув, сказала совсем еще юная девушка.
— Эта бездоходная любовная связь принесла убыток городской казне. За это я отрублю тебе руку. Шанен, девушка погонщика скота. Ведь именно так ты значишься в списке этого дома. Ты свела замужнюю женщину с любовником и за это получила вознаграждение, которое утаила. Тебя ожидает петля. Агнесса, сестра Лоренца, твой грех настолько велик что, языки пламени будут облизывать твое тело. За остальными тоже грех. И вы мне об этом расскажете. Я знаю путь к правде. Путь этот начинается с боли. Ужасной боли.
Гудо встал, набросил на себя плащ и медленно подошел к двери. Здесь он поправил свою накидку и обернулся. Все содержанки и старая Ванда стояли на коленях. Женщины смотрели на господина в синих одеждах с еще большей мольбой, чем на распятие самого сына Божьего.
— И все это будет. Если еще раз…
Палач громко захлопнул дверь.
Патрик громко рассмеялся и поднялся со скамьи.
— Ну вот, я же говорил, что у нашего палача есть душа. Не такая, как у людей. Но есть. Теперь нужно отблагодарить его большими трудами и звонкой монетой городу, ну и… Мы же заботимся о вас. Смотри, Анна, какую волшебную мазь дал тебе палач. На твоем лице уже совсем нет этих противных белых червей. Да и у тебя, Агнесса, перестали гноиться ногти. Все будет просто хорошо.
— Да уж, хорошо, — надувшись, промолвила Агнесса. — Вот только учетчица, наша любезная Грекхем, будет и впредь указывать цену гостям со своим интересом.
— И почему Ванда заставляет нас прясть вместо двух оговоренных мотков шерсти три? Ведь гостей прибавилось и у нас меньше свободного времени, — поднимаясь с колен, промолвила Та. Вслед за ней поднялись и все остальные.
Девки сразу стали говорить, перебивая друг друга.
— Да, и у нас должна быть кухарка, как во всех других борделях.
— И она должна быть за счет Ванды.
— А вчера к мясному обеду Ванда не отсчитала денег на суп и капусту…
— В уставе указано, что она должна честно о нас заботиться…
Патрик прижал руку к правому уху и громко прокричал:
— Вы что, не слышите? Палач возвращается.
Девки тут же умолкли, искоса поглядывая на содержательницу борделя. Патрик рассмеялся.
— Ну, вот и хорошо. Хорошо, когда в доме тишина и общее согласие. А мы в этом поможем. Палач поможет. Да и я замолвлю за вас словечко. Ведь вы — ценное имущество города. Бюргермейстер каждую неделю о вас справляется. А будет шумно — будут слезы. Кровавые слезы. А чтобы их не было, держите язык за зубами. Сварливый язык доведет до беды. А чтобы ее не было, выставляйте на стол рейнское вино, золотистых гусей, нежных зайцев или что там сегодня есть. Будем пить и есть, как в добром доме, где живет крепкая семья. А потом маленькая Анхен и ты, милая Та, уложите меня между собой. Только ты, Грекхем, уступи не как прежде, а вдвое. Ведь сегодня у вас праздник. Ваших тел не коснулся господин в синих одеждах… И не снимайте своих красных чепчиков вне ваших комнат.
Глава 8
— «…Один из рукавов реки Об, протекая через многочисленные мастерские аббатства, снискал себе повсюду благословения за те услуги, что он оказывает обители. Река принимается здесь за большую работу; и если не вся целиком, то, по крайней мере, она не остается праздной. Русло, излучины которого разрезают долину пополам, было прорыто не природой, но сноровкой монахов. И таким путем река отдает обители половину самой себя, как бы приветствуя монахов и извиняясь, что она не явилась к ним вся целиком, поскольку не смогла найти канал, достаточно широкий, чтобы ее вместить.
Когда подчас река выходит из берегов и выплескивает за свои обычные пределы слишком обильную воду, то ее отражает стена, под которой она вынуждена течь. Тогда она поворачивает вспять, и волна, которую несет с собой прежнее течение, принимает в свои объятья отраженную волну. Однако, допущенная в аббатство — в той мере, в какой ей это позволяет стена, исполняющая роль привратника, — река бурно устремляется в мельницу, где она сразу же принимается за дело, приводя в движение колеса для того, чтобы молоть тяжелыми жерновами пшеницу или трясти решето, которое отделяет муку от отрубей. И вот уже в соседнем здании она наполняет котел для варки пива и отдается огню, который кипятит воду, дабы изготовить напиток дня монахов. Если виноградник ответил на заботу виноградаря дурным ответом бесплодия или же кровь грозди оказалась негодной, нужно заменить ее дочерью колоса. Но и после этого река не считает себя свободной. Ее зовут к себе стоящие подле мельницы сукновальни. Она уже была занята на мельнице приготовлением пищи для братьев; есть, стало быть, резон потребовать, чтобы она позаботилась и об их одежде. Она не спорит и ни от чего не отказывается. Она попеременно поднимает и опускает тяжелые бабы, или, если угодно, молоты, а еще лучше сказать, деревянные ноги (ибо это слово более точно выражает характер работы сукновалов), и сберегает сукновалам много сил.
О мой Бог! Какое утешение даруешь Ты своим бедным слугам, дабы их не угнетала великая печаль! Как облегчаешь Ты муки детей своих, пребывающих в раскаянии, и как избавляешь их от лишних тягот труда! Сколько бы лошадей надрывалось, сколько бы людей утомляли свои руки в работах, которые делает для нас без всякого труда с нашей стороны эта столь милостивая река, которой мы обязаны и нашей одеждой, и нашим пропитанием. Она объединяет свои усилия с нашими и, перенеся все тяготы жаркого дня, ждет от нас лишь одну награду за свой тяжелый труд: чтобы ей позволили свободно удалиться после того, как она старательно сделала все, что от нее требовали. Заставив стремительно вращаться множество быстрых колес, она вся покрывается пеной, словно ее саму перемололи, и ее течение становится более вялым. Покинув сукновальню, она устремляется в дубильную мастерскую, где выказывает столь же живости, сколь и тщания, дабы изготовить материал, необходимый для обуви братьев. Потом она разделяется на множество мелких рукавов и посещает в своем услужливом течении различные заведения, проворно разыскивая те, что имеют в ней нужду. Идет ли речь о том, чтобы печь, просеивать, вращать, дробить, орошать, поднимать или молоть, — везде она предлагает свою помощь и никогда в ней не отказывает…»