Палач
Шрифт:
— Да, мы терпеливые, — подтвердил Йорган. — Сколько понадобилось терпения, чтобы слушать твои бредни о славных рыцарях-тамплиерах. И вот наше терпение вознаграждено. А твои уроки владения оружием нам пришлись по душе. За это мы не пожалеем черствого хлеба и холодной воды до тех пор, пока не передадим тебя в руки святой Церкви.
— Я научил вас многому. Но, видит Господь, не всему, — вздохнув, сказал старик.
— Хватит болтовни, — сурово произнес высокий копейщик. — Палач, брось мешок и уходи, если тебе дорога жизнь.
Гудо с сожалением посмотрел на супериора и осторожно положил на землю свой груз. Он медленно повернулся и сделал шаг.
— Гудо! — раздался предупредительный крик старика.
«Затылок», — молниеносно сообразил палач и пригнул голову. Тупой конец тяжелого шеста пронесся над опущенной головой и ушел вперед на два локтя. Тут же левой рукой палач схватил смертоносное дерево, а правой мгновенно вынул из ножен меч и повернулся к нападавшему.
Меч глубоко вошел в живот высокого копейщика и, не задержавшись, с брызгами крови вышел наружу. Все произошло очень быстро, но опытный низкорослый воин был готов к этому. Удар шеста пришелся Гудо в голову и опрокинул палача на землю. Тут же низкорослый стал наносить сильные удары, используя шест как двуручный меч. Ожидая этого, палач несколько раз перевернулся и, скатившись в большую яму, укрылся за росшим в ней кустом.
Тяжелое копье стало рвать кусты, но Гудо уже был на ногах, успевая отбивать удары мечом. Затем он бросился к деревьям, где длинный шест не мог быть тем грозным оружием, каким был на открытом месте.
Однако низкорослый был опытным воином, и один из его ударов пришелся по руке, в которой Гудо держал меч. Уронив оружие, палач взревел и, пересилив боль от соприкосновения шеста с подставленным плечом, ринулся вперед и схватил противника руками за шею. Тот сразу же бросил шест и железной хваткой вцепился в руки Гудо. Но противостояние было коротким. Большими пальцами палач вдавил гортань копейщика до самых шейных позвонков и отпустил противника только тогда, когда его тело полностью обмякло.
Гудо поднял меч и бросился на дорогу. Но было уже поздно. Хотя двое из напавших без чувств лежали на земле, третий, Йорган, успел вонзить нож в живот супериора. Затем он нанес еще один удар и повалился вместе со своей жертвой в пыль дороги. В его спине торчал короткий меч палача, брошенный им с пяти шагов.
Старик еще дышал. И хотя льющаяся из горла кровь мешала ему говорить, он прохрипел:
— Добей и этих двоих. Я же говорил, что не всему их научил. Не отдавай… мешок… Он нужен тем, кто после нас… Нашим добрым потомкам…
Старик улыбнулся. С этой улыбкой он и скончался.
Гудо с досадой посмотрел на старика и, вытащив клинок из спины Йоргана, по очереди воткнул его в горло двух бесчувственных копейщиков.
Совсем немного времени назад палач шел по дороге и чувствовал в душе облегчение. И вот его плащ в крови. Он — среди мертвых тел, а в душе его поселились тревога и возрастающее чувство обреченности. Наверняка его ждут скорые беды и несчастья.
Гудо закусил губу и поднял голову к небу. Оно было ясным и божественно высоким.
— Господи, когда же ты услышишь мои молитвы.
Но небеса хранили суровое молчание.
Палач тяжело вздохнул и стал стаскивать тела убитых в ту яму, в которой уже лежал низкорослый копейщик. Затем он нарубил сосновых ветвей и прикрыл ими тела. Не произнеся молитвы, Гудо выбрался на дорогу и услышал шум приближающейся телеги. Тогда он повернулся в сторону города и, тяжело ступая, направился к нему. Но, не пройдя и десяти шагов, палач возвратился и, взяв покоившийся в пыли мешок, забросил его за плечо.
— Свершилось. Вот и свершилось. Господи, помоги рабу твоему Венцелю Марцелу. Это великий день…
— Бюргермейстер, что вы там постоянно шепчете? — обернувшись, спросил судья Перкель.
Венцель Марцел дернул плечом и не ответил. Все его внимание было приковано к приближающемуся кортежу. Впереди на огромном коне ехал знаменосец. На большом белом полотнище, расшитом золотом, чернел гордый римский орел с распростертыми крыльями. Будучи некогда римским символом, эта птица теперь украшала стяги почти всех германцев. Ведь они стали преемниками могущественнейших римлян — завоевателей и властителей мира.
За знаменосцем, по два в ряд, ехали всадники в богатых одеждах, потом — большие и удобные кареты, а за ними — отряд рыцарей. Далее виднелись повозки попроще, толпа слуг, многие из которых держали в поводу собак, и до трех десятков пехотинцев-лучников. Ехавший первым знаменосец даже не придержал коня и, хлестнув полотнищем по лицу бюргермейстера, въехал в широко распахнутые ворота. Следовавшие за ним двое всадников, весело переговариваясь, тоже не собирались останавливаться.
Венцель Марцел растерянно посмотрел на судью и пошел рядом с лошадью, на которой восседал один из богато одетых всадников. Миновав ворота, бюргермейстер решился и громко сказал:
— Я — Венцель Марцел, бюргермейстер имперского города Витинбурга, от лица всех горожан верного вам города коленопреклоненно приветствую нашего славного императора!
— Мой добрый друг Вольсдемар, тебя опять приняли за императора, — обращаясь к соседу, произнес тот всадник, что был с другой стороны от бюргермейстера. — Император Карл — это я!
— О-о-о! — застонал Венцель Марцел, вмиг опечалившись неудачным началом, и торопливо перебежал на другую сторону.
— Город Витинбург и я, его бюргермейстер Венцель Марцел…
— Мы чертовски голодны, и у нас мало времени. Где накрыты столы для пиршества? — прервал его император.
— В здании Ратуши, — бодро сообщил Венцель Марцел и махнул рукой.
Стоящие плотной цепочкой горожане попытались изобразить ликование и стали бросать всадникам пучки полевых цветов и венки из дубовых листьев. И хотя ликование — то ли не отрепетированное, то ли не искреннее — получилось отнюдь не всеобщим и негромким, Вольсдемар весело сказал, обращаясь к еще совсем молодому императору: