Палач
Шрифт:
— Это долго, — сказал Гудо. — Просто нужно вкопать несколько столбов и обтянуть их полотном.
— Да, да. Все равно никто его назад не возьмет. Придется покупать. Конопляный холст подойдет. И, Гудо, отправляйся сразу на северный карантин. А ты, Патрик, на южный. И чтобы ни одна мышь не проскочила. Ни одна птица не пролетела. А то головы поснимаю…
Венцель Марцел посмотрел на палача и покраснел. Насчет голов что-то не то сказал. Но не извиняться же. Затем он махнул рукой и поплелся в город, на стенах которого уже давно стояла едва ли не половина Витинбурга.
Ближе к полудню к назначенному месту в поле двинулись первые повозки. Впереди них шел мрачный Альберт, крепко сжимая в руках огромный меч. Он сразу же направился к палачу и, посмотрев на него с ненавистью и едва разжав губы, спросил:
— Как все это будет?
Гудо сбросил с головы капюшон и уставился на купца. Тот опустил глаза и примирительно повторил:
— Как будет?
— Первыми пройдут женщины с детьми. Мужчины пусть ждут в сотне шагов. До окончания осмотра женщин ни один мужчина не должен сдвинуться с места. Кто не послушается, пусть сразу же уходит…
— Такие уже ушли. Их было более тридцати. Более тридцати сильных и здоровых мужчин. Они бы очень пригодились, — печально сказал Альберт.
— Придут другие. Их будет много. Будешь отбирать лучших и надежных. У тебя есть семья? Она здесь?
— Моя семья — главная причина того, что я с тобой сейчас беседую. Жена, две дочери и годовалый внук. Еще брат с семьей. И некоторые родственники.
— Вот с твоей семьи и родственников и начнем.
Купец покраснел. Его дыхание участилось. Он опустил голову и положил вторую руку на рукоять меча.
— Ты прав. Пример должен подать я.
— Ты умный и благородный человек, — тихо произнес Гудо. — Все пройдет и забудется.
— Забудется? Это уж вряд ли. Ладно, что нам нужно делать?
— Видишь, вон там огорожены полотном три участка. В первом женщины должны раздеться…
— До полной наготы? — скрипнув зубами, уточнил Альберт.
— Как Ева в раю. В среднем участке буду я. Это не очень долго. Затем в третьем они оденутся. И там святой отец отпустит невольный грех. И помни, пока не пройдут осмотр все женщины и дети, мужчины должны оставаться на месте. За этим будет следить мой помощник Патрик. Все будут делать то, что я велю. Если что-то пойдет не так, я сразу же прекращу осмотр. Поверь, мне глубоко безразлично, убьет ли вас всех чума или нет. Ну, может быть, кроме нескольких человек в этом городе.
— Первыми будут моя жена и дочери, — вздохнув, сказал Альберт и направился к приближающимся повозкам.
Гудо стоял в углу огороженного холстом среднего участка и чувствовал, как в его душу вползает тень покойного мэтра Гальчини.
«Вот уж кому было бы весело, если бы он мог сейчас меня видеть, — думал палач. — Он бы хохотал до слез, до колик в животе, до судорог. Интересно, чему бы он больше веселился? Что безмозглое существо Гудо объявил себя спасителем людей или тому, что сам Гальчини сожрал, переварил и выложил на свет Божий подобие себя — без души, но с чувством превосходства, которое должны через боль прочувствовать другие? Или же… Что или?…»
Палач вздохнул, к горлу подступил комок. Его уже расстроил тихий женский плач в первом отгороженном участке и постоянно бормочущий молитву священник в третьем.
— Заходи! — едва сдерживая гнев, крикнул Гудо и чуть успокоился, когда святой отец прервал свою бесконечную молитву.
Приподняв холст, который служил вместо двери, вошла женщина, давно переступившая порог молодости. Она прижимала к обнаженному телу скомканную одежду и к тому же распустила свои длинные, наполовину седые волосы.
— Положи одежду на траву, — как можно мягче велел Гудо.
Женщина с ненавистью посмотрела на палача и бросила свои одеяния. В ее покрасневших глазах плавала огромная слеза, готовая в любое мгновение сорваться и покатиться по морщинистым щекам.
Гудо подошел к женщине.
— Покажи язык.
Женщина, сглотнув слюну, повиновалась.
«Язык без белого налета, губы без выраженной сухости, нагноений в глазах нет, лицо покраснело, но это, скорее всего, от стыда», — мысленно отметил палач.
— Подними руки…
«Уплотнений и покраснений под мышками нет. Здесь узлы мокрот в порядке».
— Расставь ноги…
Женщина сжалась в комок. Потом медленно подняла голову и прошептала:
— Будь ты проклят, человек с грязной душой. Гореть тебе в аду.
— Расставь! — Палач гневно посмотрел на нее.
Женщина вновь подчинилась.
«Здесь тоже нет видимых изменений. Правильно было бы еще прикоснуться ко лбу. Но старая ведьма еще бросится душить».
— Нет ли у тебя постоянной жажды?
Женщина мотнула головой, и слезы потекли по ее щекам.
— Хорошо. Спокойно ли ты спала эту ночь?
Опять только утвердительный кивок.
— Нет ли у тебя болей в животе и не больно ли тебе мочиться?
— Нет, — выдавила женщина и зашлась в тихом плаче.
— Проходи, там тебя ждет священник.
— Проходи, там тебя ждет священник…
«Наверное, это уже сотая женщина. Проще, конечно, с детьми. А вот как будет с мужчинами? Кто знает, не припасли ли они для меня острый нож. Но, может, не сегодня…»
— Следующая!
После долгого молчания в участок шагнул Альберт.
— Это уже все женщины и дети. Мужчин осталось семьдесят два.
— Что ж, до захода солнца все это закончится.
— Я побуду здесь с тобой?
Гудо почувствовал, как к его сердцу подкатила теплая волна.
«А он хороший человек, этот купец. Может, он действительно желает мне добра? Или он не желает зла от одного из своих, который может погубить всех? Пусть остается. Ему тоже полезно кое-что узнать о признаках черной болезни. Пусть расскажет их другим. Это пригодится, особенно в карантине. Хотя зачем это в карантине? Нужно просто угрозой смерти всех отгонять, не давая подойти ближе чем на десять шагов».