Палач
Шрифт:
— А за что их вешать и рубить? — встрепенувшись, осведомился Венцель Марцел.
Святой отец быстро нашелся с ответом:
— Если человек бродяжничает, значит, он болен телом, умом или душой. Каждый больной — грешник. И наказание за его грех — смерть. Так пусть же их мертвые тела послужат для острастки тех, кто здоров. А здоровы они по воле Господа. Посему выходит, что в твоем городе, бюргермейстер, нет грешных душ. Пока нет. А если появятся, то я их увижу, а тела их уничтожу.
— Завтра соберем городской совет, — устало промолвил бюргермейстер. — А сейчас мне нужно выпить хорошего вина и съесть большой кусок свинины с перцем и толченым мускатным орехом. И хорошо бы с приправой из имбиря и гвоздики на рыбьей требухе. Если, конечно, все это не съели и не выпили наши дорогие гости. Вы, святой отец, поселитесь в доме судьи Перкеля. Вам будет о чем поговорить. О Господи, что же будет с моей лесопильней…
Гудо открыл глаза. В затянутое бычьим пузырем окошко настойчиво стучался солнечный луч. Палач тоскливо обвел взглядом давно опротивевшую ему серость убогого жилища и медленно сел на кровати. Не хотелось ни есть, ни пить, ни спать, ни даже пускать в голову какую-либо мысль.
И все же мысли пришли. «Еще один день. Зачем? Для чего? Что было в жизни хорошего? И чего еще ждать? Зачем, Господи, ты позволил мне появиться на свет, тобой созданный? Убивать, калечить, лечить, жалеть и быть безжалостным. Как все это совмещается в одной душе и в одном теле? Неужели и на это воля Господня? Что-то я слишком долго живу…»
Затем и эти мысли исчезли.
Он еще долго сидел, не желая ни о чем думать. Он бы еще долго просидел. Неподвижно и бессмысленно. Наверное, все то время, что ему было отпущено. Если бы не люди. Люди, желающие нарушить его покой, — счастливый от отсутствия мыслей.
— Гудо! Гудо, ты уже проснулся? Выходи, Гудо. Тебя ждут!
Он бы не вышел. Не вышел бы ни на один другой голос. Только на этот. Уж очень привязался хмурый господин в синих одеждах к молодому человеку. У Гудо не было братьев, и он не знал, что такое братская любовь. Он даже не мог объяснить себе те чувства, что испытывал к недоучившемуся студенту, выбравшему постыдное ремесло вора. И все же за прошедшие полгода Патрик изменился. Если в первые месяцы его еще тянуло на легкую обманную жизнь, то в последнее время, глядя на тяжкий труд людей и сам много работая, он понял, что труд необходим как лучшее лекарство, способное на все годы сохранить здоровье тела и души.
Наверное, если бы жизнь изменилась, Гудо не прочь был бы завести вместе с Патриком что-то подобное лесопильне или, что еще лучше, — мельницу.
— Гудо! — опять напомнил о себе помощник.
Палач встал, набросил на плечи плащ и распахнул двери.
— Что, чума пришла? — спросил он.
— Ты это во сне увидел? — удивился Патрик. — И пришла, и приехала. Пошли, тебя ждут. Сам все увидишь.
— Я уже вижу…
На опушке леса стояли десятки повозок, боязливо прижимаясь к вековым соснам.
На дороге, в ста шагах от них, Гудо разглядел бюргермейстера, судью и инквизитора Марцио, которых сопровождали все городские стражники. Пока господин в синих одеждах подходил, взгляды тех, кто собрался на дороге, были направлены на него. Палача ждали, ждали с нетерпением.
— Ну, наконец-то явился, — вместо приветствия сказал бюргемейстер и сразу же велел:
— Палач, бери с собой Патрика и стражников и выясни… Все выясни. В первую очередь узнай, не больны ли эти люди.
— Выяснить я могу. Вот только больны ли они… Это дело лекаря Хорста, — вздохнув, ответил Гудо.
— Я сам знаю, — грубо прервал его Венцель Марцел. Затем, пытаясь загладить свою грубость, он улыбнулся и сказал мягче:
— Лекарь Хорст… Он не смог. Он…
— Его жалкая душонка обделалась, — рассмеялся Патрик.
— Что-то такое, — быстро согласился бюргермейстер. — Но ты ведь кое-что понимаешь в болезнях. Я это знаю. Весь город знает. Посмотри. Прошу тебя…
Гудо окинул бюргермейстера внимательным взглядом и согласно кивнул.
«Что-то слишком долго я живу», — вновь подумал палач и направился к непрошеным гостям славного города Витинбурга.
За ним последовал Патрик. После долгих криков и угроз нехотя поплелись за господином в синих одеждах и стражники. Но их хватило ненадолго. На половине пути они остановились и остались стойко стоять, несмотря на все ругательства, которые в их спины отпускал гневный бюргермейстер.
— Не страшно, Патрик? — тихо спросил палач.
Патрик промолчал.
— Как окажемся за первой повозкой, там и оставайся. У тебя есть нож? Хорошо. Можешь показать его всем, кто посмеет к тебе приблизиться менее чем на пять шагов.
Но тут Гудо увидел выходящих из-за повозок мужчин и женщин различных сословий: от нищего калеки до одетых в бархат и парчу благородных господ. К ногам многих прижимались дети. Где-то между повозками ревели младенцы, выпрашивая материнского молока.
На лицах тех, кто вышел навстречу палачу, застыло выражение печали и отчаяния. Еще несколько дней назад, а может, даже вчера, им в самом дьявольском сне не мог присниться весь тот ужас, что вышвырнул их из родных домов. Подгоняемые страхом, эти люди бросились в путь — от родного порога к неизвестности. Мучительной неизвестности.
Гудо остановился в десяти шагах и громко сказал:
— Я — палач города Витинбурга.
На эти слова вперед вышел богато одетый мужчина преклонных лет.
— Мы знаем тебя. Большинство тех, кто стоит за моей спиной, из Мюнстера. Чума уже подступила к его стенам. Нам посчастливилось вырваться, когда в городе еще не было ни одного зачумленного. Теперь уже в Мюнстере трупы валяются на улицах. Мы несколько дней прятались в лесу, но поняли, что деревья и кусты не могут быть надежной защитой от черной смерти. У нас есть продовольствие и оружие. Мы просим поселить наших жен и детей за стенами, а мужчины останутся на дорогах, чтобы не пропустить больных и остановить наплыв бегущих.