Палачка
Шрифт:
За Тридцать Седьмого он принялся с еще большим энтузиазмом. Тридцать Седьмой сперва твердил одно и то же: дескать, те двое, которые сейчас лежат в морозильной камере, оклеветали его из мести, так как он успешнее них продвигался по службе. Это был крепкий орешек, но и Шимса уже стал другим: со вчерашнего дня он сделал огромный шаг вперед, как ребенок, который учится рисовать, узнав о перспективе. Те двое в морозильной камере доказали ему, что если в революционере просыпается реакционер, то он утрачивает свою исключительность и превращается в самое обыкновенное животное. Эта истина окончательно избавила его от переживаний, испытанных им по вине злополучного Ольды. Он не мешкая преподнес пациенту сюрприз, который Четвертый в рапорте Первому восхищенно назвал "томатным соусом". Тридцать Седьмой в свою очередь тоже преподнес ему сюрприз, сознавшись сразу, как только стальные челюсти прикоснулись к кожице. Он признался, что его завербовали Двадцать Четвертый и Двадцать Третий с целью ликвидации Третьего. Это, естественно, произвело эффект разорвавшейся гранаты.
Благодаря своевременному признанию Тридцать Седьмой во время допроса получил лишь незначительные физические повреждения и смог сразу же выступить свидетелем. Когда на очной ставке те двое, неуклюже пытаясь сослаться на свои боевые заслуги, обвинили его в том, что он-де агент ТАВОРЕ, получивший задание скомпрометировать лучших сынов РЕПОТы, и к тому же мстит им за какую-то девку, которая им дала, а ему нет, Шимса принялся сразу за двоих — тогда-то у него впервые и зародилась идея double-hangman. Достаточно было одному слегка придавить яичко, как оба стали куда более разговорчивыми: они признались, что завербовали Тридцать Седьмого, и на одном дыхании выпалили, что сами были завербованы Пятнадцатым и Четырнадцатым с целью ликвидации Второго.
Конечно же, это прозвучало, как залп шрапнелью; неудивительно, что в подвал спустились лично Третий и Второй: Первый желал полной ясности, поскольку подразделение, работающее в условиях абсолютной секретности, могло существовать лишь при условии абсолютного доверия. Тут уж Шимса не имел права деликатничать, и щипцы для орехов разгулялись вовсю. Именно благодаря им Шимсе удалось раскрыть масштабы и направление грозящей опасности.
На очной ставке Пятнадцатый и Четырнадцатый признались, что их завербовали с целью устранения Первого. По их выкрикам восстановили чудовищный план, тем более изощренный, что. казался неосуществимым: после доклада в салоне предполагалось заколоть Первого кинжалом, а труп зашить в чучело медведя; оставшихся членов «семерки» обвинили бы в похищении и незамедлительно ликвидировали. Командование должно было перейти к руководителям заговора: к Тринадцатому, Двенадцатому, Одиннадцатому, Десятому, Девятому и Восьмому.
Это прозвучало, как взрыв бомбы. Появился сам Первый. В обстановке, близкой к панике, он сохранил способность рассуждать трезво и объективно. Прежде всего он приказал привести всех семерых признавшихся. Возражать никто не осмелился, поэтому принесли даже тех двоих из морозильной камеры. Первый и бровью не повел. Он вызвал их, чтобы они объяснили: какие идеалы, награды или личности вынудили их пренебречь теми идеалами, наградами и личностями, из-за которых они пришли в РЕПОТу? После этого произошло нечто неожиданное. Все, за исключением двух замерзших, стали клясться: они-де от начала до конца выдумали свои признания и обвинения и лишь для того старались перещеголять друг друга в абсурдных измышлениях, чтобы, прежде чем их изувечат или убьют, командир понял, что они стали жертвами дьявольских козней.
Шимса побледнел как полотно. Его, который за свою жизнь убил всего-то десяток-другой телят, фактически назвали садистом, замучившим соратников! Такое заявление было не только оскорбительным, но и опасным в атмосфере подозрительности, когда — он сам смог в этом убедиться — достаточно одного слова, чтобы человека не стало.
Но Первый и на этот раз его не разочаровал. Он сухо заметил, что если бы все исполняли АПАНАС так же, как Семнадцатый — дабы это прозвучало более внушительно, он повысил Шимсу в звании, — то на РЕПОТу никогда не пала бы тень измены. Он заявил, что в этом государстве действует презумпция невиновности и следователь до конца расследования находится под ее охраной. Затем он распорядился взять подследственных под стражу, а сюда подать закуски, после чего будут произведены новые аресты.
Импровизированным столом им послужили два составленных и покрытых чистыми простынями "операционных стола". Спустя много лет Шимса наткнулся в каком-то журнале на репродукцию, напомнившую ему тот вечер: тайная вечеря. Сидя среди чад своих под хирургической лампой, озарявшей его мертвенно-бледным светом, Первый преломлял хлеб и раздавал им. Это были минуты всеобщего умиротворения, хотя не обошлось и без комического эпизода: в разгар пиршества появился в своих смешных очках и с медицинским чемоданчиком Клякса-Седьмой и блеющим голоском попросил их разойтись по комнатам, чтобы получить зарплату, поскольку он должен закрывать ведомость.
— Иди ты в жопу со своей ведомостью! — от души сказал Первый (кроме Шимсы, все здесь были свои), строгим жестом показывая ему, куда сесть. — Мы тут всю лавочку закрываем!
Подвал в последний раз огласился мужским гоготом. И тут же вся РЕПОТА сотряслась до основания. На пороге возникла могучая фигура главного «личхрана», подчинявшегося непосредственно Первому. Его глаза излучали ужас и ярость. Подойдя к столу, он тремя молниеносными ударами свалил на пол Шестого, Пятого и Четвертого. Затем положил перед Первым три листа бумаги.
Сверху лежал подписанный Шестым приказ врачу РЕПОТы незамедлительно сделать прививки кроликам под номерами 37, 24, 23, 15 и 14; шифровка означала, что надо ликвидировать приговоренных с помощью инъекций. Речь шла о всей пятерке главных свидетелей! Следующим лежал приказ Пятого начальнику охраны отправить трубочки с кремом; это означало обеспечить свободный выезд фургона для перевозки трупов в областной крематорий. Самым последним шел еще один приказ, подписанный Четвертым: выпустить кондитеров под номерами 13, 12, 11, 10, 9 и 8. Согласно донесению, очередные подозреваемые в панике бежали, оставив в номерах "пустые бутылки, недокуренные сигары и голых девок".
Опомнившись, Шестой, Пятый и Четвертый принялись хором уверять, что приказы поддельные, а подписи фальсифицированы. Тогда Первый отдал их Шимсе. Как все "серые кардиналы", ни в грош не ставящие чужие жизни, при мысли о том, что сами могут погибнуть, они полностью расклеились; Шестой, увидев свои щипцы, не мог совладать даже с собственным кишечником. Перебивая друг друга, они бросились признаваться — у Шимсы просто голова пошла кругом. В то же время они умоляли дать им возможность повторить свои показания в присутствии высших государственных лиц. Их замысел был прост и понятен: они, как и их сообщники, сразу принялись бы нагло от всего открещиваться, а это поставило бы под сомнение их предыдущие показания. Вполне понятно, что Первый отверг такую просьбу.
Затем он отпустил Шимсу, приказав Седьмому объявить всем о запрете выходить из комнат, принес подсвечник и вызвал врача со шприцем; это означало суд и исполнение приговора. Выходя, Шимса заметил, что Первый садится между двумя заместителями — они образовали «тройку», трибунал. Чувство, которое он питал к нему сейчас, было не просто уважением, а поистине сыновней любовью. Ему стало горько от того, что жизнь не научила его нужным словам для выражения этого чувства; он дал себе клятву до самой смерти быть опорой отцу, которого сам себе выбрал и в котором теперь видел единственную защиту Родины-матери в час опасности.