Палачка
Шрифт:
Тесть вошел в комнату, вытирая руки носовым платком. Он снял легкие очки в тонкой металлической оправе, которыми пользовался во время работы, и вынул из футляра массивные золотые, которые надевал всякий раз, когда надо было принять важное решение.
— Я никогда, — сказал он, — не вмешивался в ваши дела, хотя порой это было необходимо, как воздух. Но сейчас случай исключительный, и потому я вынужден поддержать, — провозгласил инженер Александр со свойственной технарям прямотой, — свою дочь.
Доктор Тахеци открыл рот и застыл с отвисшей челюстью. Пани Тахеци подумала, что он куда больший простофиля, чем она полагала. Но в минуту его краха ей хотелось быть милосердной, и она ободряюще ему улыбнулась.
— Если бы я мог, — продолжал инженер Александр, — повернуть время вспять,
— Милый! — взмолилась пани Тахеци, вкладывая в эту мольбу всю свою любовь и страсть. — Не мучай меня, скажи хоть что-нибудь!
— Мадам, — сказал Шимса, нарушая затянувшееся молчание, — передайте, пожалуйста, дочери, чтобы она захватила зубную щетку. Мы вернемся, — добавил он внезапно, — в воскресенье.
Он положил трубку, выключил телефон и вновь улегся на диван. Жребий был брошен, но это не уменьшило возбуждения тела и тяжести на душе. Последнего он прежде никогда не испытывал и потому был полностью разбит, как человек, у которого впервые в жизни заболела голова. "Что со мной?" — недоумевал он.
Он поднял глаза на противоположную стену. Белая, без картин, она служила ему экраном, на котором он время от времени крутил фильмы своим брюнеткам. Сам он больше всего любил рисованные мультики про матроса Пепика и еще подборку фрагментов всех чемпионатов мира по хоккею; над первыми он хохотал до слез, во время вторых нередко терял голос, каждый раз до хрипоты подзадоривая своих любимцев. Теперь, когда в хаосе чувств он пытался нащупать ясную мысль, в мозгу щелкнуло какое-то таинственное реле, взгляд устремился вперед, и полукруг разведенных бедер с перпендикуляром восставшего фаллоса напомнили ему прицел и мушку пистолета, давным-давно занесенного снегом времени. Он вновь увидел, как молоденький Шимса, выпускник школы сержантов, в легкой гимнастерке трясется в кузове старого грузовика, гулко грохочущего по ледяному туннелю ночи. Утром того дня выпал снег и пало правительство; солдатам предстояло обеспечить нормальную работу предприятий, нарушенную забастовками. Взвод Шимсы, еще не видя цели, почуял, что приближается к ней. Усиливавшаяся вонь протухшего мяса и крови вывела их к бойне.
В убойном цехе к ним подошли люди в штатском. Поверх одежды на них были резиновые плащи разных оттенков; по тому, как они держались, стало ясно — это офицеры спецслужбы. Снаружи сюда доносился стук копыт и яростный рев: животных не кормили уже третий день. Человек в бежевом плаще поинтересовался, приходилось ли кому-нибудь забивать скот. Никто не откликнулся. Может, кто-нибудь хочет попробовать? — спросил он. Руку поднял лишь Шимса, не зная почему; каждый раз, когда государство обращалось к нему даже в стотысячной толпе, он всегда отвечал: "Здесь!" Его товарищей разделили на группы, которым предстояло сгонять сюда живые куски мяса и вывозить мертвые. Командовал человек в зеленом; теперь было ясно, что цвет плаща означает засекреченное звание. Кроме бежевого с Шимсой остался черный плащ, — видимо, задания он не получил.
— Ну? — нетерпеливо спросил бежевый. — Начали?
— Тут, — сказал Шимса, осматривая пистолет, — есть одна загвоздка.
— У нас времени нет на загвоздки! — строго произнес бежевый.
— То-то и оно, — сказал Шимса. — Эта игрушка только оглушает, так что нам еще придется им глотки перерезать. Может, одолжите мне свою пушку?
— Вы что, хотите в них стрелять? — удивленно спросил бежевый.
— Так нам будет сподручней, — ответил Шимса, — а им без разницы.
Бежевый плащ взглянул на черного, и Шимса понял, что тот был старшим. В холодных голубых глазах он уловил недоверие. Шимсу охватила мальчишеская злость — она помогала ему уже семнадцатый год бороться с судьбой сироты. Бежевый извлек из-под мышки тяжелую трофейную "девятку", [43] и Шимса, схватив ее, выбежал на вымощенную каменными плитами площадку, куда вел деревянный коридор.
43
Имеется в виду пистолет калибра 9 мм. В чехословацкой армии на вооружении были пистолеты меньшего калибра
Топот первого животного просто оглушил его. Шимсе захотелось дать деру: казалось, из дощатого тоннеля выскочит бык и растопчет его вместе с этим игрушечным пистолетиком в лепешку. Но он вспомнил выражение холодных голубых глаз, и им овладел мальчишеский азарт, бросающий его сверстников в пекло корриды. Он расставил ноги, положил ствол «девятки» на правое предплечье (он был левша), выгнул спину, как кошка, чтобы глаз оказался на одном уровне с прицелом, и выдохнул.
Ему стало смешно, когда темное жерло коридора извергло обыкновенного теленка. Ослепленный светом, тот остановился, но гигантский жертвенник был так отшлифован за многие годы, что животное, не удержавшись на ногах, на собственном заду соскользнуло к Шимсе. Сквозь прорезь прицела он совсем близко увидел огромные глаза, а в них — почти человеческий ужас. Он не был неженкой и уже повидал смерть: умер от скарлатины сосед в детском доме, разорвало на куски замечательного преподавателя школы сержантов, коронным номером которого было выдернуть из гранаты чеку, помочиться и лишь тогда метнуть; и все-таки до сих пор ему не приходилось держать смерть в руке.
Шимса вздрогнул; он не отрываясь смотрел на кончик мушки, который был словно примагничен ко лбу теленка, к самой его середине, и понял: это вздрогнула его душа. Ему вдруг пришло в голову, что он находится здесь добровольно и так же добровольно может уйти. "Если у них нет мясника, пусть позовут, — пронеслось в его мозгу в порыве жалости, — палача…" Кто-то закашлялся. От этого звука он словно увидел все в другом свете. В телячьих глазах теперь была лишь тупая пустота. "Ведь это всего-навсего глупая скотина", — подумал он и спустил курок.
Выстрел почти оглушил его, неожиданно сильная отдача непривычного оружия подбросила кисть вверх, ствол дернулся в сторону, и пуля оторвала большое ухо — оно шлепнулось на каменную плиту, словно сырой шницель. Из того места, откуда оно отлетело, брызнула багровая струйка и забила в пол, как вода из водосточной трубы. Бычок был ошарашен не меньше стрелка. Он не пошевелился, лишь пустота в глазах стала еще глубже. Шимса выстрелил второй раз. На этот раз ствол повело вниз: пуля оторвала нижнюю челюсть. От боли животное поднялось на задние ноги. Оно хотело замычать, но из развороченного горла послышался лишь клекот. Теперь он видел перед собой разъяренную скотину, которая попытается по меньшей мере отомстить. В этот момент его душа словно выросла из коротких штанишек, и он ощутил дикую мужскую ненависть. Сука, мразь, тебе этого мало? Получай же, падаль!
Когда животное бросилось на него, рванулся и он — не боком, как тореро, а вперед, как бык; в руке с револьвером была такая сила, что переносица не выдержала. Он видел, как ствол входит в телячью голову, словно чудовищный термометр, и понимал: он и в самом деле будет растоптан, если не успеет сделать то единственное, что должен сделать. Он успел. Выстрела он почти не слышал, — зато зрелище было фантастическим. Уже по предыдущим выстрелам стало ясно — пули особенные, специальные; замкнутое пространство черепа только усилило разрушительный эффект. Будто в научно-популярном фильме, пущенном с замедленной скоростью, он увидел, как посередине лба, в трех пальцах выше того места, куда попала пуля, разверзается третье око — кратер, извергающий белую массу. Этот вулкан ослепил его, и он интуитивно понял, что умирающее животное окатило его фонтаном своего мозга.
Он услышал шаги, голоса, звуки команды, сопение, шорох кожи, которую волочат по полу, и шум воды. Не успел он рукавом стереть студенистую массу хотя бы с глаз, как мертвого теленка уже не было; товарищ по школе смывал водой из шланга остатки крови в желоба, а бригада уборщиков бегом везла тележку с тушей к морозильным камерам. Он облизнул губы; на языке остался омерзительный вкус сырого мозга, но он не сплюнул, а стиснул зубы. Выдержать! — приказал он себе с внезапно проявившимся мужским упрямством. Цех вновь огласился топотом.