Палачка
Шрифт:
Вот и сейчас Шимса испытывал приятное возбуждение: ведь после создания ПУПИКа он попал сюда впервые. Он не сомневался, что и на этот раз среди сотрудников училища-побратима или персонала турбазы найдется черноволосая красотка, которая охотно сдастся ему в плен. Ему казалось, что с каждой минутой он возносится все выше и выше над сверкающими вершинами гор, и, преисполненный чудесного настроения, он повернулся к той, которая делила с ним кресло, похожее на стального лебедя.
— Ну что, Тахеци, — сказал он, — красиво?
Лизинка затеяла новую игру. Когда мимо нее проезжала голубая кабинка, очко получала Лиз. Когда ехала красная, она заносила ее на счет Инки. Когда зеленая, очко прибавлялось той, у кого в этот момент их было меньше. Лиз вела с минимальным
Доцент видел, что девушка шевелит губами, но ничего не слышал и, приписав это перепаду давления, с силой растер уши.
— Что вы сказали, Тахеци? — спросил он.
Теперь впереди была Инка 16:15, и Лизинка сосредоточилась, как только могла, чтобы не обидеть ни ту, ни другую.
Сообразив, что металлический скрежет каната он все-таки слышит, Шимса понял, что дело вовсе не в его слухе. Он не подозревал, что девушка ведет про себя счет, и ему вдруг пришло в голову, что она молится. В неземном просторе над убегающими шпилями заснеженных елей хрупкое создание рядом с ним, сжимающее в сложенных руках вязаную шапочку, из-под которой на ветру развевались золотые волосы, больше всего походило на святую, возносящуюся на небеса.
Когда он впервые увидел ее в квартире Тахеци, она и в самом деле напомнила ему картину, написанную маслом, а живопись оставляла его равнодушным. Нянечки, воспитатели и командиры водили его по тропинкам, которые обходили стороной край искусства и чувств, словно лепрозорий. Эстет Влк и его жена вошли в его жизнь слишком поздно, чтобы он мог наверстать упущенное. Кроме того, у Лизинки не было ни тяжелых грудей, ни чувственных губ, а главное, порочного цвета волос — цвета 9 ночи, и она не могла заинтересовать его как женщина. Впрочем, он высоко ценил ее как ученицу после вступительного теста — тогда она обработала карпа двумя ударами, а курицу одним взмахом ножа. Этой серьезной, утонченной девушке и учебный материал давался настолько легко, что она в скором времени превзошла всех ребят, кроме Альберта. К ее замкнутости они с Влком вскоре привыкли; им было достаточно того, что на практических занятиях она стабильно показывала наилучшие результаты. Недостаток сил она возмещала ловкостью и в каждое свое действие вкладывала чувство, присущее только женщинам. Лишь однажды он видел, как она проявила нерешительность, и тогда ему впервые стала понятна ее…
13 декабря после обеда он вел "сдавливание яичек" и в конце урока приступил к наглядному показу. Обычно тот, кто изображал клиента, и тот, кто практиковался, постоянно менялись местами, чтобы распределение ролей не отнимало каждый раз много времени. В тот день проводить Акцию выпало Лизинке, а клиента «играл» Шимон. У Шимсы горели все сроки. По плану на органы маловато времени отведено, размышлял он, на следующий год придется добавить на них часов — скажем, за счет прижигания сосков сигаретой, которое пошло как по маслу. Для быстроты он велел подготовить Шимона, а сам в это время заканчивал объяснение у доски. Привязать Шимона кожаными ремнями к креслу, которое училище выпросило у тюремного гинеколога, было делом техники, и близнецы работали, одновременно слушая Шимсу. Получилось так, что Лизинка, подойдя к Шимону с яйцедавкой в руке — это изобретение, которое Шимса сделал еще в молодые годы, было столь совершенным, что, несмотря на технический прогресс, сохранилось up to date, [42] — остановилась в нерешительности.
42
поныне (англ.)
— Ну что же вы, Тахеци, — сказал Шимса раздраженно, так как до звонка оставалось меньше десяти минут, — наколите ему орешков!
За время обучения ребята должны были освоить и профессиональный жаргон. Все учебное оборудование, отрегулированное определенным образом, было не более опасным, чем бутафорские шпаги. Яйцедавка хотя и неприятно, но лишь слегка сдавливала плоть, после
Лизинка не двигалась с места, и Шимса лишь сейчас заметил, что Шимон стоит в зеленых тренировочных штанах, из которых вылезал белый рыхлый живот; о штанах начисто забыли, потому что до сих пор на практических занятиях не опускались ниже пояса. Шимса. не мог терять времени.
— А ну-ка, мастер, — приказал он Альберту, снимая со стенда острый нож для сдирания кожи, который у них по старинке назывался кожевиком, — стащите-ка с него эти панталоны, пусть купит себе что-нибудь поизящнее.
Ловким взмахом ножа Альберт перерезал резинку и оголил пах Шимона: под комично маленькой пипиской висела безобразно большая мошонка. Класс грохнул от хохота. Не смеялись только Лизинка и Рихард.
— Мал золотник, да дорог! — воскликнул Шимса, знавший, что хорошая шутка учебе не помеха, даже наоборот. — Вряд ли у кого из вас найдется лучшее пособие для практических занятий, чем у нашего Гуса. Ну, Тахеци, на сцену!
Шимон дружески подмигнул ей, закрыл глаза и по своему обыкновению засопел. Но Лизинка колебалась. "Что такое? — мысленно удивился Шимса. — Неужели девочка была невнимательна?" Три с половиной месяца он беспрестанно хвалил ее, но чутье педагога подсказывало: настал подходящий случай ее отчитать, чтобы успехи не вскружили ей голову. Он уже открыл было рот, но вдруг увидел Лизинкины глаза и прочел в них не робость, а удивление. Шимса закрыл рот — и про себя заорал: "Идиот!.."
Он понял, что его ученица впервые в жизни увидела главные органы мужчины.
Разумеется, Шимса с честью вышел из этой ситуации. Он сделал вид, что обнаружил поломку в блокирующем механизме яйцедавки, и закончил урок шутливым замечанием: не могут же они изувечить Шимону ту самую часть тела, которая будет ему нужна больше всего, — хотя бы для того, чтобы поиграть в бильярд, прибавил он под общий хохот, пряча за нарочитой грубостью свое смущение. Он весьма кстати протянул Лизинке мандарин, полученный им в обед. Каково же было его удивление, когда Лизинка раздавила его с такой силой, что сок брызнул в разные стороны. Блокировка действительно отказала. От увечья Шимона спасло лишь чудо. Чудо? Шимса взглянул на девушку, сидящую рядом с ним. Ее губы все время шевелились, а глаза следили за ненадежным канатом, опускавшимся им навстречу, словно считывая с него тайное послание. Он и сейчас не видел в ней женщину, но и ученицей она ему уже не казалась. Кто же она, в конце концов? Что происходит в ее душе? И почему она вдруг его так заинтересовала?
Смятение прошло, едва кабина миновала последнюю опору, за которой их ждала твердая почва. Шимсе — он, как спортсмен, взял бразды правления в свои руки — пришлось решать массу проблем. Прежде всего надо выбить для Влка отдельный номер, чтобы самому тоже поселиться без соседа. Хотя моралист Влк не требовал такого же самоистязания от других, все же лучше лишний раз не мозолить, ему глаза. Как всегда, Шимсе повезло. Жена директора турбазы выставила из единственного «люкса» только что вселившуюся директоршу ПУЧИЛа, соврав, что в номере есть крысы. А самого Шимсу она пристроила в каморке сторожа рядом с лыжным складом; он не имел ничего против, поскольку у нее была пышная грудь и волосы цвета воронова крыла. Лизинка вновь слилась в его сознании с остальными учащимися. Он не подозревал, что вскоре она отделится от них и он не забудет о ней до самой смерти.
Разумеется, от него не укрылось, с каким интересом разглядывали Лизинку мужчины, увидевшие ее впервые. Дуйку он в расчет не брал, тот был юнцом, к тому же поэтом. (Шимса всех поэтов подозревал в импотенции.) А вот физрук ПУЧИЛа был его ровесником и увлекался тем же; это выяснилось, когда они делили лыжников на группы начинающих и опытных.
— Фантастика! — сказал Шимса, с завистью глядя налево, где с криком строился в шеренгу ПУЧИЛ. — Сколько тут у тебя черных кисок!
— Всех этих драных кошек, — ответил его коллега, хищно глядя направо, где с воплями строился в шеренгу ПУПИК, — я променял бы на одного твоего котеночка!