Паладины госпожи Франки
Шрифт:
— Мы пошли искать в гроте и галереях наших детей…
— Я спрашиваю в третий раз — и в последний.
— Тогда я отвечу так, чтобы мой спутник не узнал настоящих слов, а ты, доман доманов, смог догадаться: «Трех вещей я не пойму, и четвертой не уразумею: пути змеи по камню, орла в небе, рыбы в воде и мужчины к сердцу женщины».
— Ты верно вспомнила? Ибо я впервые вижу человека, умеющего летать. Мои братья прыгают по деревьям…
— Как белки. Мои братья и сестры тоже, однако деревья у нас повыше.
— Значит,
— Это вышло невольно, однако я виновата.
— Твои слова я запомню, хотя сейчас не время тебе платить по этому счету. Если ты хочешь, чтобы вместе с тобой выпустили отсюда и твоего мужчину, нам нужен залог за него. Мы могли бы просто убить его память о нас, заставив глядеть на черный шар или как-нибудь иначе, но это скверное дело — меняется весь человек. Пусть лучше оставит взамен себя одного из детей. Скажем, девочку? Она к нему привязалась, как и он к ней, у нее ловкие руки и пылкое сердце. Из этого сырья нетрудно будет сделать человека. Хотя мальчик…
Во время торга отец Лео непонимающе моргал, уставившись на вождя Горных Братьев. Наконец разрешился.
— Доман доманов… иначе леген, я прав? — желает взять Ноэминь или Яхью учеником и пленником в одно и тоже время.
— Ты понял.
— Уж лучше я сам останусь. Тогда я наверняка не сболтну ничего лишнего.
— И мы будем иметь вместо послушной глины булыжник, — вождь издал короткий смешок. — Недотепу-француза в рясе, куцей, как его картавый язык, и с мозгами, такими же закостеневшими, как и позвоночник. Впрочем, как знать, может быть, из тебя выйдет нечто сверх ожиданий. Хорошо, пусть будет так, как предначертано!
— Что же, будем прощаться, — негромко сказала Франка. — Ради детишек я бы сама осталась, но для здешних это полная бессмыслица: я и так повязана клятвами.
Обнялись, потерлись носами.
— Ладно, не станем испускать влагу, папочка. Вам будет здесь поначалу даже любопытно, а мы трое как-нибудь и одни выкарабкаемся.
К ним подошли воины Братства и развели в разные стороны. Тот, кто говорил с ними, тоже стал подниматься, чтобы уйти: чужие руки поддерживали его со всех сторон.
— Вот оно что, — понял Леонар. — Он же ранен и, похоже, не на шутку.
Когда дети поняли, что произошло, Яхья — с его агрессивным чувством справедливости — набросился на Франку чуть не с кулаками:
— Зачем отдала Леонара, он же ни в чем не виноват!
— Помолчи и не лезь в чужие обычаи, — Ноэминь обхватила его плечи, он выкрутился и обернулся к ней. — А то, может статься, мне в волосы вцепишься? Это же я первая наделала дел. Только со мной потрудней будет справиться, чем с Франкой. У меня ногти острее.
После бессонной ночи всех троих накормили и повели по мрачным коридорам, от которых осталось чувство какой-то незаконной сказки. Окаменевшие водопады, похожие на орган или арфу, или храмовый неф с колоннами, которые то ветвились и раскидывались наверху, подобно деревьям, то вытягивались как струны; потоки, прыгучие и гулкие — или разливающиеся мертвым озером. Все это оставалось в стороне и позади. Люди передвигались по спрямленным и расчищенным путям, которые то кружили спиралью, то уводили вверх или вниз через марши и каскады лестниц с грубыми ступенями, соединяющими уровни.
Наконец, впереди засинело небо. Один из провожатых вручил им мешок с их незатейливым скарбом: котелки были отчищены, ножик заточен, тряпье подштопано. Ничто из реликвий не пропало. Только саблю «братья» оставили себе — такое оружие нищим носить не с руки.
— Вам нельзя заходить в потаенные места, — сказал он. — Наш леген запретил помогать вашему «ловцу», коль скоро память к нему вернулась. Это нарушило бы его игру и свело на нет испытание. Но если ты, дочь Юмалы, решишь, что с тебя довольно, покажи вот это любому горцу и скажи: «Люби свою веру, но не осуждай другие».
Дети мельком увидели у него в ладони створку пресноводной жемчужницы, совсем невидную из себя.
— Спасибо за заботу: слова я запомню, но знак, понуждающий подчиняться, мне не надобен, — решительно произнесла Франка.
Снаружи нерушимо стояли горы, поросшие кустами с жухлой листвой, какими-то ползучими веточками и стеблями, уцелевшими после того, как по ним прошлась армия и протекли толпы беженцев. И ничего не оставалось в них колдовского.
— Нас же вернули почти на прежнее место! — Яхья побледнел.
Вдали курились развалины, марево дрожало над бесформенными глыбами, в которых глаз отказывался признать «Голову Дракона».
— И верно сделали. Ты должен был увидеть свое царство, шахский сын, — Франка притянула к себе девочку. Теперь, когда они остались втроем, нечто более властное и мудрое стало просвечивать сквозь ее юную насмешливость. Или — причастность той тайне, о которой догадывались ее дети?
— Что же теперь делать? — Ноэминь грустно прислонилась виском к плечу Франки. — Золото они отдали, но тратить всё равно нельзя, промышлять нечего…
— Работать станем.
— Что-то пока не видать, чтобы хозяева выбегали нам навстречу с предложениями о найме, — съязвил Яхья.
— А они нам и не нужны. Зачем спрашивать дело, когда его и так видно, куда ни погляди? Вон груда хлама рядом с воронкой, вон свежее кострище водой кое-как залито, как бы снова не загорелось… Впрочем, давайте пройдем еще немного. Еда пока найдется, а к цели будем поближе.
— А какая наша цель, Франка? — спросил мальчик.
— Море. Северные воды.