Паладины госпожи Франки
Шрифт:
После недельной болтанки — на море был штиль, а гребцы были ленивы — галера бросила якорь в гэдойнских прибрежных водах.
Про Гэдойн часто говорят, что это брат Дивэйна, но брат более северный и суровый. Вода холодней и чище, песок дюн — белее, сосны, которые из него растут — реже и раскидистей. Чтобы войти и стать в портовой гавани, нужен был лоцман: проводник и распорядитель. Поэтому капитан бросил якорь на открытом рейде, откуда видны были редкие дома пригорода. Франка упросила моряков переправить ее туда на шлюпке — с какой стати ее семейству попадаться на глаза таможенникам? Стало это… в общем, сумма была терпимой.
От шлюпки до берега дошлепали босиком, упали на песок чуть ошалелые от качки.
— Какой здесь воздух свежий, — нараспев сказала Ноэминь. — Тихо, только стволы звенят, как арфа. И всегда здесь так мало народу?
— Я такое место выбрала. Неподалеку рыбацкая деревушка, там, конечно, жизнь бурная. А здесь днем пристанище лодырей, ночью — контрабандистов. И того, и другого добра у нас негусто.
— Почему? — спросил Яхья.
— Потому что Гэдойн умеет торговать, и его бургомистр тоже.
— И съестным? — вмешалась девочка.
Франка улыбнулась:
— Ну конечно. Время второго завтрака, а если точней — раннего обеда. Двинемся-ка к моей дорогой столице, поищем кабак поопрятней.
Таверна, куда они зашли, была выдержана в совсем ином стиле, чем дивэйнские. На чисто отмытых полах зала — плетеные циновки, у камина — тряпочный коврик. Тяжеловесные столы и скамьи блестят, как лакированные, и на каждую скатерку водружен ветвистый шандал о пяти рогах, с восковыми, а не сальными свечами. Впрочем, в сам зал их не пустили: узким боковым коридором провели в помещеньице между ним и кухней, отгороженное с обеих сторон занавесками из пестрых бусин и палочек. Сквозь такие ты видишь всё, а тебя никто. Здесь же была и дверь — черный ход для обслуги и торговцев, снабжающих кухарок провиантом.
Народу было пока немного. Город был католический, день постный, пятница; поэтому из кухни волокли для гостей огромные сковороды, где из-под скворчащей яичницы стыдливо выглядывало севрюжье рыльце, мисы, откуда морская мелюзга: гребешки, ежи и огурцы, — испускала тонкие и пряные ароматы, кастрюльки с рыбным супом, густым и прозрачным, а на подносах — целые горы зелени.
Франка оглядела своих питомцев, глотавших слюнки, — и вынула маленький золотой.
— Вот, давайте уж кутнем, раз дороги нас поистерли, да не до конца, море пожевало, но хоть выплюнуло!
Хозяин меланхолично попробовал монету на зуб и удалился. Через минуту стол застелили белейшей скатертью. Еще через две — грохнули на неё охапку ножей, ложек и двузубых вилок (на последние Ноэми покосилась с недоверием, а Яхья — с чувством смутного узнавания: кто-то из послов на его глазах охотился с этой штуковиной на жареного барашка, чем вызвал у шахских придворных пароксизм тайного смеха). Еще через некоторое время перед ними водрузили жаровню на ножках, где внутри мерцали угольки, а сверху стояла накрытая крышкой сковородка. И блюдо, где среди курчавого салата лежало нечто темно-смугло-серое и длинное. И графинчик с золотистым напитком в окружении трех стаканов.
— Ой, это что, змея? — испуганно покосилась на блюдо Ноэминь.
— Змеи, лягушки и толченые в порошок кузнечики считаются мясом, и сегодня вам их даже в китайской харчевне не подадут, — хмыкнула Франка.
— А здесь и суны имеются? — поинтересовался Яхья.
— Восточный квартал. Там и суны, и сыны Ямато, и из земли Чосон, но все вперемешку и понемногу. Да вы попробуйте!
«Змея» была копченой, нежно тающей во рту.
— Это же угорь! — рассмеялась Франка.
— А в жаровне?
— На скаре, — поправила она. — Поглядим. Тресковые битки, наверное.
Но там в жиру шипели розовато-рыжие толстые ломти чего-то плотного в прозрачных прожилках, а рядом вроде бы круглые ягоды, а, может, бусины из сердолика…
— Это как, тоже едят? — снова удивилась Ноэми.
— Лопухи! Это красная рыба с икрой, самое здесь ценное. Соленой она, понятно, вкуснее, но, похоже, нерест прошел на днях, так и доспеть не смогла. А раньше хода ее ни ловить, ни заготавливать впрок не дозволено.
Когда дети поели (к рыбе подали и хлеб, и пряные травки, и земляные яблоки), Франка налила из графина все три бокала: себе до краев, им на донышко.
— Вино доброе. Не пьянит, а солнышко внутри зажигает. Такое можно и мне, и вам, будь хоть трижды пост. Заработали!
Дети разомлели и от вина, и от непривычной сытости. В зале тем временем засуетились: сдвигали столы, скатывали в рулон половики, убирали хрупкие и бьющиеся предметы куда подальше.
— Герцогская гвардия, никак, собирается пожаловать, — проворчала Франка. — Носит их!
В залу шумно вошли, потеснив прочих, молодцы в камзолах дорогого серого сукна и высоких сапогах со шпорами, девушки в широких юбках с лифом и алых пелеринах. «На шлюх не похожи, но и на служанок тоже, спокойно держатся,» — отметил про себя Яхья… Расселись за столами вперемежку, и началось жратвоприношение: прислуга снова потащила всё рыбное, и овощное, и винное. Всякий раз, когда под натиском очередного блюда распахивалась, постукивая и шурша, занавеска, пирующие поглядывали на нашу троицу со странным выражением в глазах.
— Доели, допили? — тихо спросила Франка. — Самое время вежливо удалиться.
Тут один из гвардейцев, похоже, самый главный, встретив ее взгляд, начал подниматься с места. Яхья, у которого оборонительно-отступательный инстинкт за месяцы странствий обострился до предела, подхватил своих дам за локотки и рванул через черный ход наружу.
Он зачем-то тянул их к берегу, краем глаза видя, что те подседлывают коней, оставленных у входа в таверну, и скачут им вослед. Понимал, что не уйти пешему от конного, и всё же бежал, волоча женщин за собой.