Пальмы в снегу
Шрифт:
— Как насчёт чашечки горячего шоколада? — спросила Кларенс.
— В тот день, когда я откажусь, можешь начать за меня беспокоиться!
Неспешным шагом они направились по переулкам, где преобладали здания из серого камня, и, оставив позади старый центр, вышли на широкую улицу, положившую начало новой части посёлка, с высокими фонарными столбами и домами в четыре или пять этажей, и направились в сторону единственного заведения в Пасолобино, где, по словам Хулии — а уж она-то знала в этом толк! — подавали настоящий шоколад. Здесь он был таким густым, что не проливался, даже если перевернуть чашку. «После того, как попробуешь чистый шоколад, — говорила
По дороге они беседовали о разных пустяках: о погоде, о работе Кларенс, после чего незаметно перешли к обсуждению дел родственников. Кларенс всегда чувствовала, как голос Хулии чуть заметно менялся, когда она расспрашивала о Килиане или Хакобо. Эти перемены были почти незаметны, но им почти всегда предшествовал нервный кашель, выдававший ее волнение.
— Что-то я давно не вижу твоего дядю. У него все в порядке?
— Более или менее, — ответила Кларенс. — Немножко хлюпает носом, но, в общем, ничего серьёзного.
— А как поживает твой отец? Совсем сюда не приезжает?
— Приезжает, но не так часто, как раньше. Говорит, что с каждым разом ему все труднее вести машину.
— С его-то страстью к автомобилям! — воскликнула Хулия.
— Думаю, с возрастом он стал чувствителен к холоду и ждёт, когда установится хорошая погода.
— Ну, этим мы все страдаем. Воистину, надо очень любить эту землю, чтобы терпеть такой жестокий климат...
«Да, климат, у нас, конечно, ещё тот, — подумала Кларенс. — Особенно если сравнить холодный Пасолобино с тропической жарой».
Она знала, что это удобный повод перевести разговор на интересующую тему.
— Это точно, — кивнула она. — А ты ведь долго жила в тропиках, да?
— Видишь ли, Кларенс, могу сказать тебе одно. — Хулия остановилась напротив кафе-шоколадницы и повернулась к Кларенс. — Если бы не стечение обстоятельств... из-за которых мы вынуждены были уехать... то есть, я хочу сказать...
Кафе помогло сгладить неловкую паузу. Не перебивая, Кларенс мягко потянула Хулию внутрь, очень довольная, что та клюнула на ее уловку.
— ... Я бы осталась там...
Они подошли к свободному столику возле окна и сели, предварительно сняв жакеты, сумочки и шейные косынки.
— Там я провела лучшие годы жизни...
Вздохнув, она жестом подозвала официанта и заказала две чашки, но тут же спохватилась, что не спросила у Кларенс. Та посмотрела на неё и кивнула, пользуясь возможностью взять разговор в свои руки.
— А ты знаешь, где я недавно была?
Хулия вопросительно подняла брови.
— На конгрессе в Мурсии по испано-африканской литературе. Да, сначала меня это тоже удивило, — призналась Кларенс, заметив удивлённый жест Хулии. — Я знала, что существует африканская литература на английском, французском, даже на португальском, но чтобы на испанском...
— Я тоже об этом понятия не имела, — пожала плечами Хулия. — Хотя, по правде сказать, никогда об этом не думала.
— Сейчас выпускается много незнакомой прежде литературы — незнакомой как там, так и здесь, потому что эти писатели годами пребывали в забвении.
— И что там было? Это как-то связано с твоими университетскими исследованиями?
Кларенс слегка растерялась.
— И да, и нет. На самом деле, после написания диссертации я толком не знала, куда двигаться дальше. Коллега рассказал о конгрессе, и это дало мне пищу для размышлений. Как я могла всю жизнь слушать рассказы папы и дяди Килиана и не задумываться о некоторых вещах? Честно говоря, я почувствовала,
Она взяла в ладони чашку с шоколадом. Напиток был столь горячим, что пришлось несколько раз на него подуть, прежде чем решиться сделать глоток. Хулия молча смотрела, как Кларенс, прикрыв глаза, наслаждается вкусом напитка, изысканной смесью сладости и горечи.
— Ну и как, узнала что-то новое? — спросила наконец Хулия с неподдельными интересом. — Тебе понравилось?
Кларенс открыла глаза и поставила чашечку на блюдце.
— Получила большое удовольствие, — ответила она. — Там были писатели-африканцы, живущие в Испании и из других стран, мы словно открыли для себя новый мир. Говорили о многих вещах, особенно о том, как важно познакомить мир с их работами и культурой. — Она на минутку прервалась, желая убедиться, что Хулия не заскучала, после чего заявила: — В конце концов, уже одно то, что, оказывается, существуют африканцы, которые говорят и пишут на одном с нами языке, стало для нас открытием. Просто потрясающе, правда? А главное, все то, что там обсуждалось, не имеет ничего общего с историями, которые я слышала дома.
Хулия нахмурилась.
— В каком смысле? — спросила она.
— Ну как же! Там много говорили о колониальной и постколониальной эпохе, об идеологическом наследии, на котором строится их жизнь. Одни восхищались этой эпохой, другие возмущались, третьи не скрывали своей ненависти к тем, кому довелось изменить ход истории. Много говорили о проблемах национальной идентичности, о душевных травмах, о попытках вернуть ушедшие времена, о горьком опыте изгнания, о множестве этнических и лингвистических отличий. Короче говоря, ничего общего с тем, чего я ожидала. Но мне даже в голову не приходило, что на этом конгрессе окажется столько детей колонизаторов! Я, конечно, даже рта не раскрывала. Мне было немного стыдно... И ты знаешь, один американский профессор даже читал стихи на своём родном языке — на языке буби... — с этими словами она полезла в сумочку, достала оттуда ручку и, взяв бумажную салфетку, что-то на ней написала. — На самом деле это слово пишется вот так: b"o'ob"e.
— Ах да, буби... — протянула Хулия. — Писатель на языке буби... Признаюсь, меня это удивляет... Даже не могу представить...
— Да-да, — перебила Кларенс. — Ну, как тебе? В детстве у меня был щенок, которого звали Буби. Это папа его так назвал, — добавила она, слегка понизив голос.
— Да, не слишком подходящее имя, — согласилась Хулия. — Хотя вполне в духе Хакобо. А впрочем, тогда было другое время.
— Ты не обязана мне ничего объяснять, Хулия, — сказала Кларенс. — Я рассказала тебе, чтобы ты поняла, каково это, когда у тебя внезапно открылись глаза, и ты все увидела в другом свете. Я стала прокручивать все это в голове и пришла к выводу, что необходимо мыслить критически, не стоит слепо принимать на веру все то, что нам говорят.
Она снова запустила руку в сумочку из светлой замши и извлекла клочок бумаги, который нашла в шкафу. Наверное, решила она, сказанного более чем достаточно, чтобы подтолкнуть Хулию в нужном направлении и и выяснить, кто и зачем это написал. Посмотрев на Хулию, Кларенс выпалила:
— Хулия, я приводила в порядок бумаги в доме и нашла это среди папиных писем.
Она протянула листок, попутно объясняя, почему так уверена, что письмо было написано в семидесятые-восьмидесятые годы. Но тут же замолчала, увидев, как встревожилась Хулия при виде этого листка.