Пальмы в снегу
Шрифт:
Она снимает ожерелье и надевает его тебе на шею.
— Оно подарит тебе счастливую судьбу и процветание, — говорит она.
Ты обнимаешь ее за талию сильными руками, крепко прижимая к себе, вдыхая запах ее волос и кожи.
— Моя судьба закончилась здесь и сейчас.
— Не отчаивайся, — отвечает она. — Хоть я никогда тебя не увижу, не смогу к тебе прикоснуться, но моя частичка навсегда останется с тобой.
Ее большие глаза, хоть и полные
Твои пальцы скользят по раковинам ожерелья. Каури гладкая, как ее кожа, и блестящая, как ее зубы. Отверстие раковины похоже на безупречной формы влагалище — вход в мир блаженства и, увы, выход из него.
— Неужели эта маленькая ахатина сможет защитить меня от ударов судьбы?
Она улыбается, вспоминая вашу первую ночь.
— Ты сильный, как сейба, и гибкий, как королевская пальма. Ты выдержишь любые удары; никакая буря тебя не сломит. Твои корни крепко держатся за землю, а крона устремлена ввысь.
Снова два быстрых сухих удара в дверь, снова короткое молчание, и вновь два удара. Чей-то тихий голос пробивается сквозь бурю:
— Идём же, умоляю! А то будет поздно.
— Уже иду, Озе. Подожди минутку!
Всего одну минутку — на прощание, но за ней последует другая, а потом ещё и ещё...
Она тянется за платьем. Ты пытаешься ей помешать.
«Оставайся как есть, голой. Дай мне ещё посмотреть на тебя...»
Теперь на ней нет ожерелья-талисмана. Неужели у тебя нет ничего для неё на память?
На столе лежит твоя шляпа, которая больше никогда не понадобится, и фотография, где вы вдвоём.
Ты берёшь чемодан, ставишь его на стол, открываешь и достаёшь из внутреннего кармана ножницы. Затем сгибаешь фотографию пополам, проводишь ногтем по сгибу и разрезаешь вдоль.
Протягиваешь ей ту половинку, где ты стоишь во дворе, опираясь на капот грузовика.
— Вот, возьми. Вспоминай обо мне, как будто я рядом, а я буду вспоминать о тебе.
Ты смотришь на другую половинку, с которой улыбается она, и прячешь в нагрудный карман рубашки.
— Моё сердце не выдержит... — рыдание мешает тебе продолжать.
— Все будет хорошо, — лжет она.
Лжёт, потому что знает: она будет страдать всякий раз, проходя через двор или входя в столовую, или кладя руку на белые перила элегантной лестницы. Она будет страдать всякий раз, как услышит название страны, куда ты уехал. Будет страдать всякий раз, как услышит шум двигателей самолёта.
Будет страдать всякий раз, когда за окном идет дождь, как этой ночью.
«Все будет хорошо...»
Ты сжимаешь ее в объятиях, прекрасно зная, что ничего хорошего уже не будет.
В ближайшие секунды ты возьмёшь свои чемоданы и плащ, затем снова ее поцелуешь с невыразимой страстью, и пойдешь к двери. Но тут она окликнет тебя, и ты остановишься.
— Подожди! Ты забыл свою шляпу!
— Там, куда я еду, она мне не понадобится.
— Но она будет напоминать о том, как ты жил все эти годы.
— Не хочу. Оставь ее себе. Пусть лучше она напоминает обо мне.
Ты подойдёшь и, наконец, поцелуешь её в последний раз — нежно, жадно и долго. На мгновение глянешь ей в глаза. Вы оба закроете веки и стиснете зубы, чтобы не плакать. Ты нежно коснёшься её щеки, откроешь дверь, которая закроется за тобой со звуком, похожим на выстрел. Она прижмётся к двери и горько заплачет.
Ты уйдёшь в ночь, и тебя поглотит буря, и тебе не захочется, чтобы она стихла хотя бы на миг.
— Спасибо, Озе, — говоришь ты. — Спасибо, что был со мной все эти годы.
Это первые слова, которые ты произносишь, выйдя из комнаты и направляясь в аэропорт. Они звучат странно для тебя, как будто не ты их произнес. Все кажется незнакомым: дорога, здания, сборный металлический терминал, люди, которые перемещаются вместе с тобой.
Все кажется таким нереальным.
— Не за что, — отвечает удручённый Хосе, кладя руку тебе на плечо.
Слезы блестят на его глазах, окружённых глубокими морщинами. Этот человек с самого твоего приезда был тебе вместо отца. Его зубы беспощадно напоминают о времени: зубов у него поубавилось за минувшие годы. Когда отец упоминал о Хосе в письмах или когда рассказывал истории из своей жизни, сидя у огня зимними вечерами, он неустанно повторял, что никогда не встречал таких безупречных белых зубов. Как же давно это было — целая вечность прошла!
Вот и все.
Ты больше никогда не увидишь Хосе.
Запах, пьянящий запах неувядающей зелени, щедрой природы, звуки торжественных песнопений, суета праздников, непрестанная жара и благородство друзей, таких, как Хосе, уходят все дальше. Ты больше не принадлежишь этому миру. С той самой минуты, когда ты поднимешься по трапу самолёта, ты станешь для него опотто — чужестранцем.
— Дорогой Озе... Я хочу попросить тебя об одном одолжении... самом последнем.
— Все, что захочешь.
— Когда у тебя все наладится, мне бы хотелось, чтобы ты хоть иногда приносил цветы на могилу моего отца. Ему так одиноко лежать в чужой земле.
Как печально думать, что твои останки покоятся в забытом месте, что некому будет провести несколько минут перед твоей могилой.
— Пока я жив, у Антона на могиле всегда будут свежие цветы.
— T`enki, mi fren.
«Спасибо, друг. Спасибо за то, что вытащил меня из беды, что помог понять этот мир, так непохожий на мой. За то, что научил меня любить его. За то, что научил видеть в нем больше, чем деньги, что он мне принёс. Спасибо за то, что не осуждаешь...»
— Mi hat no gud, "Os'e.