Паломничество Чайльд-Гарольда

Байрон Джордж Гордон

68

Но вот Леман раскинулся кристальный, И горы, звезды, синий свод над ним — Все отразилось в глубине зеркальной, Куда глядит, любуясь, пилигрим. Но человек тут слишком ощутим, А чувства вянут там, где люди рядом. Скорей же в горы, к высям ледяным, К тем мыслям, к тем возвышенным отрадам, Которым чужд я стал, живя с двуногим стадом.

69

Замечу кстати: бегство от людей — Не ненависть еще и не презренье. Нет, это бегство в глубь души своей, Чтоб не засохли корни в небреженье Среди толпы, где в бредовом круженье — Заразы

общей жертвы с юных лет — Свое мы поздно видим вырожденье, Где сеем зло, чтоб злом ответил свет, И где царит война, но победивших нет.

70

Настанет срок — и счастье бросит нас, Раскаянье на сердце ляжет гнетом, Мы плачем кровью. В этот страшный час Все черным покрывается налетом, И жизни путь внезапным поворотом Уводит в ночь. Моряк в порту найдет Конец трудам опасным и заботам, А дух — уплывший в Вечность мореход — Не знает, где предел ее бездонных вод.

71

Так что ж, не лучше ль край избрать пустынный И для земли — земле всю жизнь отдать Над Роною, над синею стремниной, Над озером, которое, как мать, Не устает ее струи питать, — Как мать, кормя малютку дочь иль сына, Не устает их нежить и ласкать. Блажен, чья жизнь с Природою едина, Кто чужд ярму раба и трону властелина.

72

Я там в себе не замыкаюсь. Там Я часть Природы, я — ее созданье. Мне ненавистны улиц шум и гам, Но моря гул, но льдистых гор блистанье! В кругу стихий мне тяжко лишь сознанье, Что я всего лишь плотское звено Меж тварей, населивших мирозданье, Хотя душе сливаться суждено С горами, звездами иль тучами в одно.

73

Но жизнь лишь там. Я был в горах — я жил, То был мой грех, когда в пустыне людной Я бесполезно тратил юный пыл, Сгорал в борьбе бессмысленной и трудной. Но я воспрял. Исполнен силы чудной, Дышу целебным воздухом высот, Где над юдолью горестной и скудной Уже мой дух предчувствует полет, Где цепи сбросит он и в бурях путь пробьет.

74

Когда ж, ликуя, он освободится От уз, теснящих крыл его размах, — От низкого, что может возродиться В ничтожной форме — в жабах иль жуках, И к свету свет уйдет и к праху прах, Тогда узнаю взором ясновидца Печать бесплотной мысли на мирах, Постигну Разум, что во всем таится И только в редкий миг снисходит нам открыться.

75

Иль горы, волны, небеса — не часть Моей души, а я — не часть вселенной? И, к ним узнав возвышенную страсть, Не лучше ль бросить этот мир презренный, Чем прозябать, душой отвергнув пленной Свою любовь для здешней суеты, И равнодушным стать в толпе надменной, Как те, что смотрят в землю, как скоты, Чья мысль рождается рабою темноты.

76

Продолжим нить рассказа моего! Ты, мыслящий над пастью гроба черной О бренности, взгляни на прах того, Кто был как свет, как пламень жизнетворный, Он здесь рожден, [147] и здесь, где ветер горный Бальзамом веет в сердце, он созрел, К вершинам славы шел тропой неторной И, чтоб венчать бессмертьем свой удел, — О глупость мудреца! — все отдал, чем владел.

147

Он здесь рожден… — Имеется в виду Жан Жак Руссо (1712–1778).

77

Руссо, апостол роковой печали, Пришел здесь в мир, злосчастный для него, И здесь его софизмы обретали Красноречивой скорби волшебство. Копаясь в ранах сердца своего, Восторг безумья он являл в покровах Небесной красоты, и оттого Над книгой, полной чувств и мыслей новых, Читатель слезы лил [148] из глаз, дотоль суровых.

78

148

…Над книгой, полной чувств и мыслей новых, // Читатель слезы лил… — Байрон говорит о романе Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» (1761).

Любовь безумье страсти в нем зажгла, — Так дуб стрела сжигает громовая. Он ею был испепелен дотла, Он не умел любить, не погибая. И что же? Не красавица живая, Не тень усопшей, вызванная сном, Его влекла, в отчаянье ввергая, — Нет, чистый образ, живший только в кем, Страницы книг его зажег таким огнем.

79

Тот пламень — чувство к Юлии прекрасной, Кто всех была и чище и нежней, — То поцелуев жар, увы, напрасный, Лишь отклик дружбы находивший в ней, Но, может быть, в унынье горьких дней Отрадой мимолетного касанья Даривший счастье выше и полней, Чем то, каким — ничтожные созданья! — Мы упиваемся в восторгах обладанья.

80

Всю жизнь он создавал себе врагов, Он гнал друзей, любовь их отвергая. Весь мир подозревать он был готов. На самых близких месть его слепая Обрушивалась, ядом обжигая, — Так светлый разум помрачала тьма. Но скорбь виной, болезнь ли роковая? Не может проницательность сама Постичь безумие под маскою ума.

81

И, молнией безумья озаренный, Как пифия на троне золотом, Он стал вещать, и дрогнули короны, И мир таким заполыхал огнем, Что королевства, рушась, гибли в нем. Не так ли было с Францией, веками Униженной, стонавшей под ярмом, Пока не поднял ярой мести знамя Народ, разбуженный Руссо с его друзьями.

82

И страшен след их воли роковой. Они сорвали с Правды покрывало, Разрушив ложных представлений строй, И взорам сокровенное предстало. Они, смешав Добра и Зла начала, Все прошлое низвергли. Для чего? Чтоб новый трон потомство основало, Чтоб выстроило тюрьмы для него И мир опять узрел насилья торжество. [149]

83

Так не должно, не может долго длиться! Народ восстал, оковы сбросил он, Но не сумел в свободе утвердиться. Почуяв силу, властью ослеплен, Забыл он все — и жалость и закон. Кто рос в тюрьме, во мраке подземелий, Не может быть орлу уподоблен, Чьи очи в небо с первых дней глядели, — Вот отчего он бьет порою мимо цели.

149

…мир опять узрел насилья торжество. — Байрон писал эти строки во время разгула дворянско-монархической реакции в Европе, начавшейся после реставрации Бурбонов во Франции и заключения в сентябре 1815 г. Священного союза между Россией, Австрией и Пруссией.

84

Чем глубже рана, тем упорней след. Пускай из сердца кровь уже не льется, Рубец остался в нем на много лет. Но тот, кто знал, за что с судьбою бьется, Пусть бой проигран, духом не сдается. Страсть притаилась и безмолвно ждет. Отчаянью нет места. Все зачтется В час торжества. Возмездие придет, Но Милосердье пусть проверит Мести счет.

85

Леман! Как сладок мир твой для поэта, Изведавшего горечь бытия! От шумных волн, от суетного света К тебе пришел я, горная струя. Неси ж меня, заветная ладья! Душа отвергла сумрачное море Для светлых вод, и, мнится, слышу я, Сестра, твой голос в их согласном хоре: «Вернись! Что ищешь ты в бушующем просторе?»