Паломничество Чайльд-Гарольда

Байрон Джордж Гордон

19

Я вызываю тени прошлых лет, Я узнаю, Венеция, твой гений, Я нахожу во всем живой предмет Для новых чувств и новых размышлений, Я словно жил в твоей поре весенней, И эти дни вошли в тот светлый ряд Ничем не истребимых впечатлений, Чей каждый звук, и цвет, и аромат Поддерживает жизнь в душе, прошедшей ад.

20

Но где растут стройней и выше ели? На высях гор, где камень да гранит, И где земля от стужи, и метели, И от альпийских бурь не оградит, И древние утесы им не щит. Стволы их крепнут, корни в твердь пуская, И гор достоин их могучий вид. Им нет соперниц. И как ель такая, И зреет и растет в борьбе душа людская.

21

Возникла

жизнь — ей бремя не стряхнуть. Корнями вглубь вонзается страданье В бесплодную, иссушенную грудь. Но что ж — верблюд несет свой груз в молчанье! А волк и при последнем издыханье Не стонет, — но ведь низменна их стать. Так если мы — высокие созданья, Не стыдно ли стонать или кричать? Наложим на уста молчания печать.

22

Страданье иль убьет, иль умирает, И вновь, невольник призрачных забот, Свой горький путь страдалец повторяет И жизни ткань из той же нити ткет. Другой, устав, узнав душевный гнет И обессилев, падает, в паденье Измяв тростник, неверный свой оплот. А третий мнит найти успокоенье — Чтоб вознестись иль пасть — в добре иль преступленье.

23

Но память прошлых горестей и бед Болезненна, как скорпиона жало. Он мал, он еле видим, жгучий след, Но он горит — и надобно так мало, Чтоб вспомнить то, что душу истерзало. Шум ветра — запах — звук — случайный взгляд Мелькнули — и душа затрепетала, Как будто электрический разряд Ее включает в цепь крушений, слез, утрат.

24

Как? Почему? Но кто проникнуть мог Во тьму, где Духа молния родится? Мы чувствуем удар, потом ожог, И от него душа не исцелится. Пустяк, случайность — и всплывают лица, И сколько их, то близких, то чужих, Забытых иль успевших измениться, Любимых, безразличных, дорогих… Их мало, может быть, и все ж как много их!

25

Но в сторону увел я мысль мою. Вернись, мой стих, чтоб созерцать былое, Где меж руин руиной я стою, Где мертвое прекрасно, как живое, Где обрело величие земное В высоких добродетелях оплот, Где обитали боги и герои, Свободные — цари земли и вод, — И дух минувших дней вовеки не умрет.

26

Республика царей — иль граждан Рима! Италия, осталась прежней ты, Искусством и Природою любима, Земной эдем, обитель красоты, Где сорняки прекрасны, как цветы, Где благодатны, как сады, пустыни, В самом паденье — дивный край мечты, Где безупречность форм в любой руине Бессмертной прелестью пленяет мир доныне.

27

Взошла луна, но то не ночь — закат Теснит ее, полнебом обладая. Как в нимбах славы, Альп верхи горят. Фриулы [184] скрыла дымка голубая. На Западе, как радуга, играя, Перемешал все краски небосвод, И день уходит в Вечность, догорая, И, отраженный в глуби синих вод, Как остров чистых душ, Селены диск плывет!

28

А рядом с ней звезда — как две царицы На полусфере неба. Но меж гор, На солнце рдея, марево клубится — Там ночи день еще дает отпор, И лишь природа разрешит их спор, А Бренты шум — как плач над скорбной урной, Как сдержанный, но горестный укор, И льнет ее поток темно-лазурный К пурпурным розам, и закат пурпурный

184

Фриулы — отроги Альп севернее Триеста и северо-восточнее Венеции.

29

Багрянцем брызжет в синий блеск воды, И, многоцветность неба отражая, — От пламени заката до звезды, — Вся в блестках вьется лента золотая. Но вскоре тень от края и до края Объемлет мир, и гаснет волшебство. День — как дельфин, который, умирая, Меняется в цветах — лишь для того, Чтоб стать в последний миг прекраснее всего.

30

Есть в Аркуа [185] гробница на столбах, Где спит в простом гробу без украшений Певца Лауры одинокий прах. И здесь его паломник славит гений Защитника страны от унижений — Того, кто спас Язык в годину зла, Но ту одну избрал для восхвалений, Кто лавра соименницей была И лавр бессмертия поэту принесла.

185

Аркуа — небольшое селение юго-восточнее Падуи, где находится могила великого итальянского поэта Франческо Петрарки (1304–1374).

31

Здесь, в Аркуа, он жил, и здесь сошел он В долину лет под кровлею своей. Зато крестьянин, гордым чувством полон, — А есть ли гордость выше и честней? — К могиле скромной позовет гостей И в скромный домик будет верным гидом. Поэт был сам и ближе и родней Селу в горах с широким, вольным видом, Чем пышным статуям и грозным пирамидам.

32

И тот, кто смертность ощутил свою, Приволье гор, укромное селенье Иль пинию, склоненную к ручью, Как дар воспримет, как благословенье. Там от надежд обманутых спасенье, — Пускай жужжат в долинах города, Он не вернется в их столпотворенье, Он не уйдет отсюда никогда. Тут солнце празднично — в его лучах вода,

33

Земля и горы, тысячи растений, Источник светлый, — все твои друзья, Здесь мудрость — ив бездеятельной лени, Когда часы у светлого ручья Текут кристальны, как его струя. Жить учимся мы во дворце убогом, Но умирать — на лоне бытия, Где спесь и лесть остались за порогом, И человек — один и борется лишь с богом

34

Иль с демонами Духа, что хотят Ослабить мысль и в сердце угнездиться, Изведавшем печаль и боль утрат, — В том сердце, что, как пойманная птица, Дрожит во тьме, тоскует и томится, И кажется, что ты для мук зачат, Для страшных мук, которым вечно длиться, Что солнце — кровь, земля — и тлен и смрад, Могила — ад, но ад — страшней, чем Дантов ад.

35

Феррара! [186] Одиночеству не место В широкой симметричности твоей. Но кто же здесь не вспомнит подлых Эсте, Тиранов, мелкотравчатых князей, Из коих не один был лицедей — То друг искусства, просветитель новый. То, через час, отъявленный злодей, Присвоивший себе венок лавровый, Который до него лишь Дант носил суровый.

36

Их стыд и слава — Тассо! Перечти Его стихи, пройди к ужасной клети, Где он погиб, чтобы в века войти, — Его Альфонсо [187] кинул в стены эти, Чтоб, ослеплен, безумью брошен в сети, Больничным адом нравственно убит, Он не остался в памяти столетий. Но, деспот жалкий, ты стыдом покрыт, А славу Тассо мир еще и ныне чтит,

186

Феррара — город в Северной Италии на реке По. Один из центров Возрождения.

187

Альфонсо II Эсте (ум. в 1597 г.) — феррарский герцог. По его приказу Т. Тассо был объявлен безумным и на семь лет посажен на цепь в больнице св. Анны для умалишенных.

37

Произнося с восторгом это имя, Твое же, сгнив, забылось бы давно, Когда бы злодеяньями своими, Как мерзкое, но прочное звено, В судьбу поэта не вплелось оно. И, облаченный княжеским нарядом, Альфонсо, ты презренен все равно — Раб, недостойный стать с поэтом рядом, Посмевший дар его душить тюремным смрадом.

38

Как бык, ты ел, — зачем? — чтоб умереть. Вся разница лишь в корме да в жилища, Его же нимб сиял и будет впредь Сиять все ярче, радостней и чище, Хоть гневу Круски дал он много пищи, [188] Хоть Буало [189] не видел в нем добра (Апологет стряпни французов нищей — Докучных, как зуденье комара, Трескучих вымыслов бессильного пера).

188

…гневу Круски дал он много пищи… — Круска — известная в Италии Academia della Crusca во Флоренции. Боролась за утверждение общеитальянского литературного языка на основе литературного языка великих поэтов-флорентийцев, но отметала живую народную речь. Некоторые ее члены высказывали резкие суждения в адрес Т. Тассо и его поэмы «Освобожденный Иерусалим».

189

Буало Никола (1636–1711) — поэт и теоретик французского классицизма. Байрон не был согласен с критическими замечаниями Буало о поэзии Т. Тассо.