Паломничество Чайльд-Гарольда

Байрон Джордж Гордон

114

Но где последний Рима гражданин, Где ты, Риенци, [223] ты, второй Помпилий, Ты, искупитель тягостных годин Италии, ее позорных былей, Петрарки друг! В тебе трибуна чтили. Так пусть от древа Вольности листы Не увядают на твоей могиле! С тобой народ связал свои мечты. О рыцарь Форума, как мало правил ты!

115

Эгерия! Творенье ли того, Кто, для души прибежища не зная, Ей, как подругу, создал божество? Сама Аврора, нимфа ль ты лесная, Или была ты женщина земная? Не все ль равно! Вовек тому венец, Кем рождена ты в мраморе живая! Прекрасной

мыслью вдохновив резец, Ей совершенную и форму дал творец.

223

Риенци Кола ди (1313–1354) — итальянский политический деятель, возглавивший восстание 1347 г. в Риме.

116

И в элизийских брызгах родника Цветут и зреют тысячи растений. Его кристалл не тронули века, В нем отражен долины этой гений, Его зеленых, диких обрамлений Не давит мрамор статуй. Для ключа, Как в древности, нет никаких стеснений. Его струя, пузырясь и журча, Бьет меж цветов и трав, среди гирлянд плюща.

117

Все фантастично! В яхонтах, в алмазах Вокруг ручья — холмов зеленых ряд, И ящериц проворных, быстроглазых, И пестрых птиц причудливый наряд. Они прохожим словно говорят: Куда спешишь? Останься, путник, с нами, Не торопись в твой город, в шум и чад! Манят фиалки синими глазами, Окрашенными в синь самими небесами.

118

Эгерия! Таков волшебный грот, Где смертного, богиня, ты встречала, Где ты ждала, придет иль не придет, И, звездное раскинув покрывало, Вас только ночь пурпурная венчала. Не здесь ли, в этом царстве волшебства, Впервые в мире дольном прозвучало, Как первого оракула слова, Моленье о любви, признанье божества.

119

И ты склонялась к смертному на грудь, В земной восторг пролив восторг небесный, Чтобы в любовь мгновенную вдохнуть Бессмертный пламень страсти бестелесной. Но кто, какою силою чудесной Не затупит стрелу, отраву смыв — Пресыщенность и скуку жизни пресной, — И плевелы, смертельные для нив, Кто вырвет, луг земной в небесный обратив?

120

Наш юный жар кипит, увы! в пустыне, Где бури чувства лишь сорняк плодят, Красивый сверху, горький в сердцевине, Где вреден трав душистых аромат, Где из деревьев брызжет трупный яд И все живое губит зной гнетущий. Там не воскреснет сердца юный сад, Сверкающий, ликующий, поющий, И не созреет плод, достойный райских кущей.

121

Любовь! Не для земли ты рождена, Но верим мы в земного серафима, И мучеников веры имена — Сердец разбитых рать неисчислима. Ты не была, и ты не будешь зрима, Но, к опыту скептическому глух, Какие формы той, кто им любима, Какую власть, закрыв и взор и слух, Дает измученный, усталый, скорбный дух!

122

Он собственной отравлен красотою, Он пленник лжи. В природе нет того, Что создается творческой мечтою, Являя всех достоинств торжество. Но юность вымышляет божество, И, веруя в эдем недостижимый, Взыскует зрелость и зовет его, И гонится за истиною мнимой, Ни кисти, ни перу — увы! — непостижимой.

123

Любовь — безумье, и она горька. Но исцеленье горше. Чар не стало, И, боже! как бесцветна и мелка, Как далека во всем от идеала Та, чей портрет нам страсть нарисовала, Но сеять ветер сердце нас манит И бурю жнет, как уж не раз бывало, И наслажденья гибельный магнит Алхимией любви безумца вновь пьянит.

124

Мы так больны, так тяжко нам дышать, Мы с юных лет от жажды изнываем. Уже на сердце — старости печать, Но призрак, юность обольстивший раем, Опять манит — мы ищем, мы взываем, Но поздно — честь иль слава, — что они! Что власть, любовь, коль счастья мы не знаем! Как метеор, промчатся ночи, дни, И смерти черный дым потушит все огни.

125

Немногим — никому не удается В любви свою мечту осуществить. И если нам удача улыбнется Или потребность верить и любить Заставит все принять и все простить, Конец один: судьба, колдунья злая, Счастливых дней запутывает нить, И, демонов из мрака вызывая, В наш сон вторгается реальность роковая.

126

О наша жизнь! Ты во всемирном хоре Фальшивый звук. Ты нам из рода в род Завещанное праотцами горе, Анчар гигантский, чей отравлен плод. Земля твой корень, крона — небосвод, Струящий ливни бед неисчислимых: Смерть, голод, рабство, тысячи невзгод, И зримых слез, и хуже — слез незримых, Кипящих в глубине сердец неисцелимых.

127

Так будем смело мыслить! Отстоим Последний форт средь общего паденья. Пускай хоть ты останешься моим, Святое право мысли и сужденья, Ты, божий дар! Хоть с нашего рожденья Тебя в оковах держат палачи, Чтоб воспарить не мог из заточенья Ты к солнцу правды, — но блеснут лучи, И все поймет слепец, томящийся в ночи.

128

Повсюду арки, арки видит взор, Ты скажешь: Рим не мог сойти со сцены, Пока не создал Колизей — собор Своих триумфов. Яркий свет Селены На камни льется, на ступени, стены, И мнится, лишь светильнику богов Светить пристало на рудник священный, Питавший столько будущих веков Сокровищами недр. И синей мглы покров

129

В благоуханье ночи итальянской, Где запах, звук — все говорит с тобой, Простерт над этой пустошью гигантской. То сам Сатурн всесильною рукой Благословил ее руин покой И сообщил останкам Рима бренным Какой-то скорбный и высокий строй, Столь чуждый нашим зданьям современным. Иль душу время даст их безразличным стенам?

130

О Время! Исцелитель всех сердец, Страстей непримиримых примиритель, Философ меж софистов и мудрец, Суждений ложных верный исправитель. Ты украшаешь смертную обитель. Ты проверяешь Истину, Любовь, Ты знаешь все! О Время, грозный мститель, К тебе я руки простираю вновь И об одном молю, одно мне уготовь:

131

Среди руин, где твой пустынный храм, Среди богов, вдали мирского шквала, Средь жертв, где в жертву приношу я сам Руины жизни — пусть я прожил мало: Когда хоть раз во мне ты спесь видало, Отринь меня, мои страданья множь, Но если в бедах сердце гордым стало, А был я добр, нося в нем острый нож, Заставь их каяться за клевету и ложь.

132

Зову тебя, святая Немезида! О ты, кем взвешен каждый шаг людской, Кем ни одна не прощена обида, Ты, вызвавшая фурий злобный рой, Чтобы Ореста, яростной рукой Свершившего неслыханное дело, [224] Погнал к возмездью вопль их, свист и вой, Восстань, восстань из темного предела, Восстань и отомсти, как древле мстить умела.

133

224

…Чтобы Ореста… // Свершившего неслыханное дело… — Орест, согласно древнегреческой легенде, сын Агамемнона и Клитемнестры. Убил мать в отмщение за то, что она вместе со своим возлюбленным Эгистом лишила жизни его отца, Агамемнона.