Паломничество Чайльд-Гарольда

Байрон Джордж Гордон

172

Грозило ль это ей? О, никогда! Сама вражда пред нею отступила. Была добра, прекрасна, молода, Супруга, мать — и все взяла могила! Как много уз в тот день судьба разбила От трона и до нищенских лачуг! Как будто здесь землетрясенье было, И цепью электрическою вдруг Отчаянье и скорбь связали все вокруг,

173

Но вот и Неми! [229] Меж цветов и трав Покоится овал его блестящий, И ураган, дубы переломав, Подняв валы в пучине моря спящей, Ослабевает здесь, в

холмистой чаще, И даже рябь воды не замутит, Как ненависть созревшая, хранящей Спокойствие, бесчувственной на вид, — Так кобра — вся в себе, — свернувшись в кольца, спит.

229

Неми — озеро к югу от Рима.

174

Вон там, в долине, плещется Альбано, [230] Там Тибр блестит, как желтый самоцвет, Вон Лациум [231] близ моря-океана, Где «Меч и муж» [232] Вергилием воспет, Чтоб славил Рим звезду тех грозных лет. Там, справа, Туллий отдыхал от Рима, А там, где горный высится хребет, Та мыза, что Горацием любима, Где бард растил цветы, а время мчалось мимо.

230

Альбано — озеро к югу от Рима.

231

Лациум (точнее, Лаций) — в древности область центральной Италии, включавшая Рим и населенная латинами.

232

«Меч и муж». — Поэма Вергилия «Энеида» начинается со слов «Arma virumque cano» («Оружье пою и мужей»).

175

Но к цели мой подходит пилигрим, И время кончить строфы путевые. Простимся же с приятелем моим! Последний взгляд возлюбленной стихии, На чьи валы туманно-голубые Мы в этот час глядим с Альбанских гор. О море Средиземное! Впервые В проливе Кальп [233] ты наш пленило взор, И на Эвксинский Понт нас вывел твой простор.

176

У синих Симплегад. [234] Прошло немного, Зато каких тяжелых, долгих лет! Какая нами пройдена дорога, И скольких слез храним мы горький след! Но без добра недаром худа нет. Мы также не остались без награды: По-прежнему мы любим солнца свет, Лес, море, небо, горы, водопады, Как будто нет людей, что все испортить рады.

233

Пролив Кальп — Гибралтар. Эвксинский Понт — Черное море.

234

Симплегады — две скалы в Босфорском проливе. По преданию, когда между ними проходил корабль, могли сдвинуться и уничтожить его.

_{О. Афонина}

177

О, если б кончить в пустыни свой путь С одной — прекрасной сердцем и любимой, — Замкнув навек от ненависти грудь, Живя одной любовью неделимой. О море, мой союзник нелюдимый, Ужели это праздная мечта? И нет подруги для души гонимой? Нет, есть! И есть заветные места! Но их найти — увы — задача не проста.

178

Есть наслажденье в бездорожных чащах, Отрада есть на горной крутизне, Мелодия в прибое волн кипящих И голоса в пустынной тишине. Людей люблю, природа ближе мне. И то, чем был, и то, к чему иду я, Я забываю с ней наедине. В себе одном весь мир огромный чуя, Ни выразить, ни скрыть то чувство не могу я.

179

Стремите, волны, свой могучий бег! В простор лазурный тщетно шлет армады Земли опустошитель, человек. На суше он не ведает преграды, Но встанут ваши темные громады, И там, в пустыне, след его живой Исчезнет с ним, когда, моля пощады, Ко дну пойдет он каплей дождевой Без слез напутственных, без урны гробовой.

180

Нет, не ему поработить, о море, Простор твоих бушующих валов! Твое презренье тот узнает вскоре, Кто землю в цепи заковать готов. Сорвав с груди, ты выше облаков Швырнешь его, дрожащего от страха, Молящего о пристани богов, И, точно камень, пущенный с размаха, О скалы раздробишь и кинешь горстью праха.

181

Чудовища, что крепости громят, Ниспровергают стены вековые — Левиафаны боевых армад, Которыми хотят цари земные Свой навязать закон твоей стихии, — Что все они! Лишь буря заревет, Растаяв, точно хлопья снеговые, Они бесследно гибнут в бездне вод, Как мощь Испании, как трафальгарский флот.

182

Ты Карфаген, Афины, Рим видало, Цветущие свободой города. Мир изменился — ты другим не стало. Тиран поработил их, шли года, Грозой промчалась варваров орда, И сделались пустынями державы. Твоя ж лазурь прозрачна, как всегда, Лишь диких волн меняются забавы, Но, точно в первый день, царишь ты в блеске славы.

183

Без меры, без начала, без конца, Великолепно в гневе и в покое, Ты в урагане — зеркало Творца, В полярных льдах и в синем южном зное Всегда неповторимое, живое, Твоим созданьям имя — легион, С тобой возникло бытие земное. Лик Вечности, Невидимого трон, Над всем ты царствуешь, само себе закон.

184

Тебя любил я, море! В час покоя Уплыть в простор, где дышит грудь вольней, Рассечь руками шумный вал прибоя — Моей отрадой было с юных дней. И страх веселый пел в душе моей, Когда гроза внезапно налетела. Твое дитя, я радовался ей, И, как теперь, в дыханье буйном шквала По гриве пенистой рука тебя трепала.

185

Мой кончен труд, дописан мой рассказ, И гаснет, как звезда перед зарею, Тот факел, о который я не раз Лампаду поздней зажигал порою. Что написал, то написал, — не скрою, Хотел бы лучше, но уж я не тот, Уж, верно, старость кружит надо мною, Скудеет чувств и образов полет, И скоро холодом зима мне в грудь дохнет.

186

Прости! Подходит срок неумолимо. И здесь должны расстаться мы с тобой. Прости, читатель, спутник пилигрима! Когда его признаний смутный рой В тебе хоть отзвук находил порой, Когда хоть раз им чувства отвечали, Я рад, что посох взял избранник мой. Итак, прощай! Отдав ему печали, — Их, может быть, и нет, — ищи зерно морали.

_1809–1818