Шрифт:
Часть первая
ГЛАВА 1
Был ясный весенний день. Сэр Ланселот Озерный шагал по дороге, идущей в обход Драконьего леса в замок Камелот. По краю дороги росли столетние дубы, а вымощена она была еще римлянами, в древнем Логрисе было немало таких дорог. Над головой у сэра Ланселота пел жаворонок, в лесу ворковали горлинки, по заросшим травою обочинам звенели кузнечики. А может, и цикады, кто их, мелких, разберет. Дорога шла через поля и верещатники, огибала холмы—курганы с редкими большими деревьями на вершинах, ненадолго забегала в лес и снова выходила под открытое небо. Стоял апрель, лес был зелен и прозрачен, вереск
— Хок—ку, хок—ку! — меланхолично взывала где—то на опушке леса кукушка.
— Тебе нравятся хокку? — улыбнулся сэр Ланселот. — Мне тоже.
— Хок—ку! Хок—ку! Хок—ку! — продолжала клянчить кукушка.
— Знаешь, я не захватил с собой книжечку японской поэзии, ты уж прости, птичка. А впрочем… Сэр Ланселот остановился, секунду—другую подумал, а затем нараспев произнес: Рыцарю меч не скрестить с мечом самурая, но песня кукушки тоску на обоих наводит. Кукушка обиженно квакнула и замолчала. Ланселот засмеялся, помахал рукой в сторону опушки и зашагал дальше. И до чего же хорошо было вот так шагать и шагать по дороге, дыша свежим утренним воздухом, любуясь весенними холмами, переходя по замшелым каменным мостикам речушки с быстро бегущей чистой водой. О, дивный край, зеленый Логрис! Сэр Ланселот Озерный всем сердцем любил эту страну, где страстью зовется тяга к подвигам, одержимостью — любовь к приключениям, а бахвальство и лень — наихудшие из встречающихся пороков; страну, в которой при слове „любовь“ на ум приходят баллады, а при крике „Тревога!“ — мысль о драконе из соседнего леса; страну, где волшебника Мерлина считают хорошим врачом и никудышным пророком, ибо нередко пророчит дурное, а кто же любит такие пророчества? Страну, в которой камины и печи топят дровами, где даже простые крестьяне едят настоящие овощи, хлеб и мясо, пьют молоко и носят одежду из холстины, сукна и льна…
Но что это там такое? Показалось ему, или он в самом деле уловил боковым зрением мелькнувшее на холме крутое белое облачко? Вон на том горделивом холме, увенчанном короной из семи изумрудных елей, не Индрик ли это там, за желтым утесником, за темным остролистом? Сэр Ланселот сошел с дороги и начал осторожно подниматься на холм, туда, где мелькнула белоснежная тень. Он прошел мимо зарослей утесника, мимо куп остролиста, поднялся почти к самой вершине и остановился, не зная, очарован он или разочарован: перед ним стоял терновый куст, сплошь усыпанный белым цветом, вблизи похожий уже не на гордого единорога, а на застенчивую деревенскую невесту в свадебном уборе. Рыцарь протянул руку и осторожно коснулся нежно—пушистой ветки. Недостаточно осторожно коснулся — на его указательном пальце выступила капелька алой крови.
— Ах ты недотрога! — улыбнулся сэр Ланселот и слизнул кровь с пальца. — Соблюдаешь „правило двух вытянутых рук“? Правильно, с нами, рыцарями, так и надо.
Еще разок вдохнув горьковатый аромат цветущего терновника, сэр Ланселот развернулся, откинул за спину зеленый замшевый плащ и легкими длинными прыжками спустился с холма на дорогу. На обочине он почти сразу же высмотрел остроконечный подорожник: покойная матушка почему—то именно такой подорожник считала наиболее целебным. Он обмотал палец длинным зеленым листом и вновь зашагал к Камелоту.
Замок короля Артура издали казался маленьким городком, так много башенок и шпилей с флюгерами и штандартами теснилось над его высокими зубчатыми стенами.
Вскоре сэр Ланселот был уже под стенами Камелота. Подъемный мост через замковый ров был опущен, а железная решетка в воротах поднята, но не гостеприимно, до самого верха, а лишь наполовину. Непорядок и запустение! Однако когда сэр Ланселот уже шагал по мосту, мальчики—герольды все же вышли из надвратной башни, подняли трубы и протрубили приветственную мелодию. Но только один из них доиграл ее до конца, а второй на середине мелодии вдруг опустил трубу, сделал изящный поклон, развернулся и танцующим шагом удалился в башню. Ланселот усмехнулся и покачал головой. Укорять герольда за недостаток вежливости не имело смысла, ведь это был фантомный мальчик.
Во дворе замка он никого не встретил, прошел мимо пустой коновязи и старого колодца к донжону и поднялся на второй этаж. На лестничной площадке рядом с рыцарскими доспехами стояло большое серебряное зеркало на каменном постаменте; после долгих споров со строгим декоратором Сандрой его все—таки поставили тут камелотские дамы: им, видите ли, требовалось бросить на себя последний строгий взгляд перед входом в пиршественный зал. Где они теперь, эти гордые, капризные и прекрасные дамы… На ходу сэр Ланселот увидел в зеркале свое отражение: смуглое лицо с глубоко посаженными серыми глазами, черные с проседью кудри, такие же усы и бородка, длинный синеватый шрам на щеке и еще пара небольших шрамов на лбу — в общем, заурядное и мужественное лицо высокородного рыцаря средних лет.
В пиршественном зале у камина сидел король Артур с золотым кубком в руке. Сидел он на троне, еще в середине прошлой суровой зимы перенесенного с парадного возвышения поближе к огню. Рядом стояло простое деревянное кресло — Ланселотово. Волнистые белые волосы короля падали ему на лоб и плечи, корона—обруч была надвинута на самые брови, а тонкое горбоносое лицо с небольшой бородкой немного портила гримаса скучающего человека. У ног короля лежала Диана, последняя собака Камелота.
Когда—то в старом замке была добрая дюжина фантомных собак разного возраста и разнообразных пород, и у них даже водились щенки. Но, как известно, со временем фантомы изнашиваются и бледнеют, если их периодически не подпитывать, а на это нужны деньги, и вот их—то как раз и не было. Бедная Дианка уже дряхлеет, отуманивается и понемногу превращается в призрак собаки. Скоро она и вовсе растает. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь — королевство у них бедное, захудалое, можно сказать, королевство.
Король Артур обрадовался сэру Ланселоту и тут же предложил кубок вина с дороги.
— Где странствовал мой доблестный Ланселот? — спросил он.
— В северных морях.
— Были приключения?
— Да нет, ничего особенного: видел пару морских драконов, отогнал их от берега в открытое море.
— И конечно, освободил какую—нибудь морскую царевну?
— Чудищ в тамошних водах много, а вот царевны что—то не попадаются. Вода, наверное, холодная… Между прочим, ваше величество, левый герольд не доигрывает до конца приветственную мелодию
— Я уже заметил. Надо будет им заняться.
— Без меня кто—нибудь заглядывал в Камелот?
— Два проезжих рыцаря—крестоносца. Но им у нас не понравилось.
— Они, верно, ожидали встретить в замке разгульный пир с красивыми и доступны ми девицами?
— Вроде того. Эти невежды даже не знали, почему на плащах у них нашиты кресты и зачем они направляются в Иерусалим. „Пограбить маленько!“ — сказали они, когда я спросил их о цели похода. Я этих крестоносцев угостил и вежливо выставил.
— А знаешь, король, они не соврали: паладины Господа Бога грабили охотно и умело.
— Вот—вот, и морды у них были самые разбойничьи.
— А больше никто не заезжал?
— Больше никто.
— Да, друг король, захирел наш Камелот, опустел твой Круглый стол, — сказал сэр Ланселот, протянув ноги к огню и попивая подогретое вино. — Послушай, а давай—ка устроим тебе королеву! Я начну за ней куртуазно волочиться, ты станешь ревновать — вот и драма, вот и развлечение.
Король наклонился, поставил кубок на каменный пол рядом с креслом, выпрямился и укоризненно взглянул на сэра Ланселота.