Паломничество Ланселота
Шрифт:
— Как же они ухаживали за больными?
— Они их все время трогали! Они их ворочали, перестилали им постель, делали компрессы, уколы, перевязки — и все это голыми руками!
— Ужас какой! — засмеялся Ланселот. — Но это и сейчас делают в больницах, Дженни.
— Такие процедуры делаются под наркозом, чтобы не травмировать психику больных, и с соблюдением строгих гигиенических правил. Маленькой я однажды лежала в больнице, когда упала с дерева и сломала ногу. Конечно, за мной ухаживали медицинские сестры, но они все были в специальных защитных костюмах, в перчатках
— Покажи—ка. Дженни полистала книгу, нашла одну самых страшных, по ее мнению, картинок показала ее Ланселоту.
— М—да—а… — сказал он и покачал головой. На картинке был изображен лежащий ничком больной, а над ним склоненная женщина, раскладывающая у него на спине какие—то прямоугольники.
— Ты хоть знаешь, Дженни, что она делает с этим беднягой?
— Хочешь, я прочту вслух?
— Я тебе и так скажу: она ставит ему горчичники. Ты знаешь, что это такое?
— Нет.
— А что такое горчица?
— Представь себе, знаю! Это растение, из которого делается горчичный соус.
— Правильно. В старые времена было не три соуса, как сейчас — горчичный, соевый и томатный, а сотни разных соусов и приправ. И была просто горчица, такая очень острая паста, я ее помню. Матушка рассказывала, что в дни ее молодости горчица была нескольких сортов. Для лечения простуды из нее делали горчичники: намазывали горчицу на листы бумаги и лепили их прямо на голое тело. Матушка не раз ставила мне горчичники на спину.
— Жуть какая!
— Ничего особенно жуткого. Немного пощиплет, а потом становится просто жарко.
— Но твоя матушка, конечно, надевала при этом перчатки и маску?
— Никогда не надевала.
— Что ж, она прямо так и дышала на тебя?
— Прямо так и дышала. А когда заканчивала процедуру, обязательно целовала меня, если я вел себя хорошо и не капризничал.
Дженни смотрела на него расширенными глазами.
— Ланс, ты меня разыгрываешь? — спросила она жалобно.
— Ни чуточки.
— Скажи мне честно, Ланс, твой отец тоже притрагивался к тебе голыми руками?
— Конечно! Я не сразу научился одеваться самостоятельно, мне помогали родители. И не надевать же было моему отцу перчатки всякий раз, когда он хотел погладить меня по голове или похлопать по плечу.
— Ох, бедный ты мой Ланселот! Мало того, что ты родился инвалидом, так ты еще и постоянно подвергался личным прикосновениям!
— Что правда, то правда — подвергался. В нашей семье закон о личной неприкосновенности и правило о двух вытянутых руках нарушались постоянно.
— "Ни один планетянин не имеет право приблизиться к другому планетянину на расстояние, превышающее расстояние между их вытянутыми руками".
— К этому правилу есть примечание, в котором перечислены исключения. Ты разве не знаешь об этом, Дженни?
— Конечно, знаю! Исключения допускаются в отношении полицейских, тюремных и медицинских работников, супругов, а так же родителей и их детей до двухлетнего возраста.
— Так тебя, Дженни, после двух лет никто не целовал и не обнимал? Дженни отвернулась и покраснела.
— Ну так как же?
— Наша няня… Она была христианка и поэтому, наверное, постоянно нарушала "правило двух вытянутых рук". Но мы были маленькие и не понимали, что это плохо. Она нас не только целовала, гладила по волосам, она еще и… Нет, не могу!
— Что еще?
— Мне ужасно стыдно, Ланс!
— Ну открой уж и этот секрет, Дженни!
— Когда я не слушалась, она меня… она делала вот так! — и Дженни показала, как няня шлепала ее пониже спины.
— Подумать только, какое чудовищное нарушение личной неприкосновенности! — сказал Ланселот, смеясь. — С тобой, Дженни, не соскучишься!
— Смеешься… А когда наши родители узнали об этом, они возмутились и немедленно няню прогнали. Я скучала по ней и целый год шаталась по дому без надзора. Вот тогда я и нашла на чердаке книги. А потом меня отдали в закрытую школу—пансион, и с тех пор ко мне, слава Мессу, никто никогда не прикасался.
— Все понятно. Меня, к счастью, ни в какую закрытую школу не отдавали.
— А почему? Разве не было тогда школ для детей—инвалидов?
— Они и сейчас есть. Средняя продолжительность жизни детей в таких школах один—два года: ровно столько, пока длятся эксперименты над ними. Такие дети никому не нужны, кроме родителей, если те их любят, конечно.
— Ну хорошо, твои родители тебя любили. Но разве это давало им право издеваться над тобой?
— Дженни, они надо мной никогда не издевались, они меня очень любили!
— А поцелуи? А личные прикосновения? Не станешь же ты утверждать, что тебе это нравилось?
Ланселот начал было смеяться, но сразу же закашлялся.
— Ой, прости! Я совсем не хотела тебя расстраивать, Ланс!
— Ты меня не расстроила, а рассмешила. Дженни, а ты сама любишь детей?
— Не знаю, Ланс. Я их никогда близко не видела, только в новостях по персонику.
— Тогда тебе трудно понять… Постой! Ты как—то рассказывала, что у тебя есть ослик Патти и ты сама выкормила его из соски, так?
— Так.
— А тебе очень противно было к нему прикасаться?
— Ну что ты, Ланс! Ослик — это же не человек! И потом, он всегда был такой лапушка…
— Ты и сейчас его гладишь, треплешь за уши — где же твоя брезгливость?
— Ты говоришь глупости, сэр Ланселот. Трогать ослика, птицу, бабочку можно, хотя на них, конечно, полно микробов, и после этого надо мыть руки антисептическим мылом. К Патти, впрочем, это не относится: я его раз в неделю мою специальным шампунем для лошадей, так что он всегда чистый. А людей трогать нельзя потому, что этим ты нарушаешь зону их личной неприкосновенности, "зону комфорта". Нормальный человек не хочет, чтобы к нему прикасались другие, и это не столько из—за опасности инфекции, сколько из самоуважения. Понял теперь?