Паломничество на Синай
Шрифт:
Это на четверть века предварило путешествие купца Трифона Коробейникова: не вымолил патриарх у судьбы царевича Иоанна, и казнимый совестью Грозный царь снова послал на Синай богатую милостыню, но уже на помин души убиенного сына. «Хождение купца Василия Познякова по святым местам Востока» позже было приписано Коробейникову и под его именем распространялось до прошлого века, когда были опубликованы ранние списки и изданием Православного Палестинского общества восстановлено авторство.
С XVI до XIX века все значительные средства на содержание монастыря поступали из Молдавии и Валахии, где были огромные земельные владения, завещанные государями и частными лицами Синайскому монастырю, а также из России. Жалованная грамота великого Государя царя Михаила Феодоровича от 1630 года, данная синайскому архимандриту Исайе, позволяет синаитам сбор милостыни в Московском Государстве каждый четвертый год. Грамота великого Государя Алексия Михайловича от 1649 года, тоже данная в Москве синаитам, разрешает посылать иноков за милостыней на Русь в каждый шестой год. В другие времена они собирали деньги и в каждый третий год, и ежегодно.
А жалованная и милостивая грамота Великих Государей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича и царевны Софьи Алексеевны от 1689 года свидетельствует, что «в прошлом году архиепископ Иоанникий присылал к их Царским Величествам архимандрита Кирилла бити челом, дабы мы. Великие Государи и Наше царское Величество изволили тое святыя Синайский горы и всем в ней обретающимся монахом, а наипаче монастыря Пресвятыя Богородицы Неопалимые Купины быти строителями и обладателями, яко новии и блаженнии вместо царя Иустиниана ктиторы, и приняли бы в наше Государское защищение то великое и Божественное сокровище… и дабы от нас Великих Государей присылать в ту святую обитель иеромонахов и монахов, да будут с ними вкупе Бога молити. И мы… по их челобитью в призрение свое Государское тое святую гору и монастырь Пресвятыя Богородицы Неопалимыя Купины для единые благочестивые христианские веры принять изволили… и указали им по сей нашей царского величества жалованной грамоте в Московское государство присылати к нам бити челом о милостыне в другой год».
Монастырь, за обладание которым веками боролись Александрийский и Иерусалимский патриархи, предлагал русским Государям быть его «строителями и обладателями»! Но почему-то ничего не последовало за этим, кроме милостивой грамоты и новых даров…
Во второе путешествие в Синайский монастырь епископ Порфирий списывает дарственные тексты на кованой раке, пожалованной для мощей святой Екатерины Петром Великим; перечисляет вывезенные московские иконы, серебряные дароносицы.
В середине XVIII века в Киеве было даже подворье монастыря Святой Екатерины, позже сгоревшее.
В XIX веке правители дунайских княжеств постепенно захватили монастырские земли, леса и строения. Богатый монастырь пришел в такой упадок, что едва хватало средств на содержании братии, обветшали стены крепости и келий. Но никогда монахи не обращали в деньги драгоценные дары, церковные сосуды, кресты, паникадила, лампады, оклады или облачения, присланные в святое место на помин христианских душ, — в давние века во время нашествий иноверцев их отнимали вместе с жизнями монахов.
Потом Бог хранил синаитов и посвященные Ему, освященные Им сокровища, — после сарацинов всеобщее ограбление церквей, сопровождавшееся массовыми казнями священства, монашества и народа Божьего, повторил только вождь мировой революции, но уже в нашем веке и в наших пределах.
С тех пор русской церкви нечего было подарить монастырю на Синае. Но монастырь по-прежнему принимает русских паломников, утоляя их жажду из колодцев величайших пророков Моисея и Илии, одаривая любовью и животворной силой всех сохраненных за два тысячелетия священных ценностей.
Таинство жизни и смерти
С вечнозеленым садом граничит монастырское кладбище, самое необычное из тех, какие мне приводилось видеть. Огражденное сплошной стеной, оно вмещает всего три могилы с простыми деревянными крестами: на пересечении перекладин — имя и дата. Эти скромные могилы высечены в камне, не слишком ухожены, едва обсажены кустиками зелени, словно полузабыты. От них по ступеням можно подняться на террасу кладбищенской часовни, войти в помещение нижнего ее этажа. И тут взору предстанет нечто невиданное, чего душа не сможет сразу воспринять…
Сотни черепов обращают к тебе пустые темные глазницы из-за сетчатого ограждения. Черепа поставлены один на другой в гигантскую прямоугольную груду — от пола метра на два — в углу между побеленными стенами, а с двух других сторон обведены проволочной сеткой. Несколько сотен в переднем неровном ряду, десятки рядов за ним в глубину, в незримую толщу, слой за слоем уходящую к стене и в ней обретающую опору. Высокие гладкие пожелтевшие лбы, округлые провалы глазниц, черные треугольные вздернутые провалы носов… Черепа не могут стоять один на другом ровно, — хотя заметны старания так их поставить, — и смотрят часто вкривь и вкось, потупившись или запрокинувшись к беленому потолку. У большинства из них нет нижней челюсти, только разреженные, щербатые остатки верхних зубов; но иногда и вся будто преувеличенная челюсть сохранена и обнажена. И в этой обнаженности всего, что у живого человека прикрыто волосами, кожей, губами, явлена печальная незащищенность мертвого перед живыми.
Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробех лежащую по образу Божию созданную нашу красоту, безобразну, бесславну, не имущую вида. О чудесе! что cue еже о нас бысть таинство, како предахомся тлению; како сопрягохомся смерти?..
О этот погребальный плач над прахом любимых, близких, надгробное рыдание, последнее унижение земной жизни — обнажением от всех покровов, уравненностью в тлении и распаде…
Монах умирает, и его сначала погребают на кладбище за стеной. Но для того, чтобы освободить ему место в каменной могиле, из нее извлекают останки умершего прежде, три года назад. Их омывают, высушивают, переносят в эту усыпальницу, складывают отдельно черепа, отдельно, у другой стены, кости, — и они тоже сложены грудой, из которой протянуты к сетчатому ограждению остовы рук и ног, длинные надломленные суставы пальцев, — от мертвых к живым.
Живые приходят на экскурсию, чтобы на несколько минут из полноты туристической радости бытия заглянуть в его подземелье. Одни затихают, скорее, в растерянности, чем в скорби, не готовые к этому мгновенному переходу и потому смущенные. Что подобает выразить на лице, можно ли осторожно пошептаться, задать вопрос гиду, дососать карамель? Другие сразу начинают креститься, промокать платком покрасневшие глаза…
Аз есмъ земля и пепел, и паки разсмотрих во гробех, и видех кости обнажены, и рех: убо кто есть царь, или воин, или богат, или убог, или праведник, или грешник?..
Вот так же безнадежно будет обнажено на Страшном Суде — кто праведник, а кто грешник, как здесь обнажен остов, скелет, лишенный плоти, одеяний, регалий и украшений, самооправданий и полуправд.
Где есть мирское пристрастие; где есть привременных мечтание; где есть злато и сребро… вся переть, вся пепел, вся сень…
Где останутся наши привязанности, любовь, страдание — если это не страдание о Боге, страдание не быть святым, не любовь к Нему, единственная вечная и верная любовь? Что останется ото всех наших трудов, если они не по Богу, от временных мечтаний? Все прах, все пепел, все исчезающая тень…
Кая житейская сладость пребывает печали непричастна; кая ли слава стоит на земли непреложна; вся сени немощнейша, вся соний прелестнейша: едином мгновением, и вся сия смерть приемлет…
Все суета человеческая, что не пребудет по смерти, суета сует, сказал Екклезиаст:.. Все — суета и томление духа…
Два ряда черепов умещены на выступе стены, как бы выделенные из среды собратьев, и смотрят на них, сгрудившихся внизу, чуть свысока. Есть еще большая привилегия — в нескольких подвешенных по стене ящиках с полочками лежат за стеклом столь же печально обнаженные черепа и кости прежних синайских архиепископов.