Память, что зовется империей
Шрифт:
– Неудачно, если так. Ты ведь жива. Как и я. И ничто в досье Пятнадцать Двигателя – даже в связи с Одилией – не предполагает, что он сотрудничает с террористами, смертниками или теми активистами, которым явно мало одних плакатов…
– Какой смысл убивать нас? Он хотел со мной поговорить – ну, с Искандром, – и это ты его приглашала на завтрак.
– Я просто пытаюсь разобраться, насколько превратно я поняла ситуацию, – ответила Три Саргасс, – и оценить, насколько для тебя велика опасность, – или тебе
– Очередную? – переспросила Махит, но вместо ответа Три Саргасс остановилась. Застыла, ее рука на локте удержала Махит.
Перед ними раскладывался центр площади. То, что ранее Махит принимала за плитку и инкрустацию из металла, оказалось какой-то арматурой, которая поднималась из земли и загоняла толпу в стены из золота и стекла, потрескивающие все от того же синего света. Когда стены надвинулись, прижимая Махит и Три Саргасс к небольшой кучке черных от дыма и шокированных тейкскалаанцев, стало видно бегущие по прозрачной ограде слова. Написанные теми же графическими глифами, что и уличные знаки, и карты метро. Катрены – снова и снова повторяющиеся четыре строки. «Спокойствие и терпение дают безопасность, – прочитала Махит, – Жемчужина Мира сохраняет сама себя».
– Не трогай Город, – сказала Три Саргасс. – Он нас охраняет, пока не прибудут Солнечные. Это полиция императора, – уголки ее губ поползли вниз. – Город не должен удерживать меня – я патрицианка, – но, наверное, он еще не заметил.
Махит не сдвинулась с места. По стенам ползли золотые стихи и синий переливающий свет.
– Что будет с теми, кто не умеет читать? – спросила она.
– Все граждане умеют читать, Махит, – ответила Три Саргасс так, словно она сказала что-то невразумительное. Подняла руку к облачной привязке на левом глазу, постучала по оправе, настроила. Прозрачный пластик, закрывавший глазницу, осветился красным, серым и золотым, словно вторя патрицианским цветам на рукавах.
– Погоди, – сказала она. – Это должно помочь.
Она протолкалась из толпы. Махит следовала за ней. Идти было больно – ноющая боль расползалась от бедра по низу живота. Три Саргасс подошла прямо к выдвинувшейся части площади, встала в каких-то дюймах от стекла и произнесла:
– Три Саргасс, патрицианка второго класса, асекрета. Город: подтверди удостоверение министерства информации.
По небольшому участку стеклянной стены и облачной привязке побежали слова, отражая друг друга. Разговаривая, три Саргасс что-то неслышно пробормотала – Махит показалось, набор цифр, но толком не расслышала, – и тогда на стекле напечаталось слово, которое она могла разглядеть.
«Разрешено», – было сказано там. Три Саргасс протянула руку и сделала именно то, что просила не делать Махит: коснулась стены, словно ожидала, что та перед ней раскроется, как дверь. Жест был небрежный, инстинктивно бесстрашный, так что Махит даже не поняла, почему Три Саргасс издала такой звук, будто ее ударили, и завалилась назад с оцепеневшими руками. Ее вытянутые пальцы соединялись с Городом линией синего пламени.
Махит поймала ее. Она была такая маленькая. Все тейкскалаанцы маленькие, но Три Саргасс вообще ростом с подростка-станционника, едва доходила Махит до ключицы, и абсурдно легкая для человека в таком количестве одежды. Махит села на землю. Три Саргасс осталась у нее на коленях, ошарашенная, с закатившимися глазами, дышала страшными толчками. Толпа подалась назад от них обеих.
Город по-прежнему говорил «Разрешено» – там, где не появилась дверь. Махит посетила яркая и ужасающая фантазия, будто весь искусственный интеллект, поддерживающий жизнь Жемчужины Мира – все ее канализации, лифты и кодовые замки, – запрограммирован тем, кого Искандр оскорбил настолько, что тот поклялся убить ее и всех, кому не повезло быть ее знакомыми. Идея выглядела абсурдной: она всего один человек, хоть и унаследовала все планы Искандра, а в Городе еще столько тейкскалаанцев, которые могут стать случайными жертвами. Столько граждан. Многовато настоящих людей, чтобы империя пожертвовала ими всеми из-за одной варварки. И все же вот она – заточена в стеклянной тюрьме, а ее культурную посредницу ударили током за самое обычное действие. Абсурд казался даже слишком логичным вариантом, когда так много и так быстро идет под откос.
– У вас нет воды? Для нее? – спросила она, поднимая взгляд. Лица окружающих тейкскалаанцев не изменились: залитые слезами, обожженные или невредимые – никто не казался встревоженным; не так, как выглядел бы на их месте станционник. Ее собственное лицо стало маской, скомканной переживаниями. Вдруг она испугалась, что заговорила не на том языке; она сама уже не знала, на каком языке думает. На том, другом, или на всех сразу.
– Воды, – снова попросила она беспомощно.
Кто-то пожалел ее – или Три Саргасс, все еще обмякшую и ни на что не реагирующую; подошел и присел человек. Его толстая коса расплелась, пряди прилипли из-за пота ко лбу, на левом лацкане костюма был приколот большой и нелепый значок в виде бутоньерки с фиолетовыми цветами.
– Вот, – проговорил он громко и медленно, протягивая пластиковую бутылку, – вода.
Махит взяла.
– Я Махит Дзмаре, – сказала она. – Я посол… Я не понимаю, что происходит.
«Я совершенно одна».
Она отвернула крышечку, налила в пригоршню воды и замешкалась, не зная, плеснуть в лицо Три Саргасс или влить в губы. – Благодарю вас, сэр. Вы не могли бы известить дворец, что асекрета ранена? Попросить выслать… транспорт врачей, – было какое-то слово получше, но она не могла его вспомнить.
– Это асекрета? – переспросил мужчина. – Тогда подождите. Скоро прибудут Солнечные – их вызовет Город. Лучше пусть они о вас позаботятся.
Махит спросила себя, не значит ли это «добьют». Решила, что это не важно. Бежать она не собиралась. Бежать было некуда.
– Спасибо за воду, – сказала она.
– Откуда вы?
Махит подавила звук, который хотел стать смешком.
– Из космоса, – сказала она. – Со станции.
– Вот как, – сказал человек с бутоньеркой. – Мне жаль. Не переживайте. Никто не думает, что бомба взорвалась из-за вас. Здесь не такой район. – Он хотел было погладить ее по руке, но она отшатнулась.
– А из-за кого? – спросила она. Ответа она не ждала. Но он пожал плечами и все же сказал:
– Не все в Городе любят Город. – И снова поднялся, оставив ей бутылку воды.