Память Крови

Горбань Валерий Вениаминович

Народ оценил.

Скокову оставалось только сделать вид, что ничего особенного не произошло. Спорить и жаловаться в таких случаях считалось дурным тоном.

А сегодня, придя на службу, Николай Александрович зашел в дежурную часть и строго предупредил начальника смены:» Я у себя, но городской телефон брать не буду. В шестнадцать тридцать должен подойти Скоков, доложите мне по прямому. У него дежурство внеплановое, как бы не забыл».

Дежурная смена спрятала ухмылки. Все были в курсе событий и все знали, что в сложившейся ситуации для самолюбивого Скокова причиной неявки могла быть только смерть.

А

Дед, весело напевая, удалился в свой кабинет и, сидя в кресле, ожидал завершения триумфа.

Собственно говоря, отпраздновать победу можно было и дома. Для того, чтобы вытащить Николая Александровича в выходной, причина должна была быть более веской. К примеру — служебная необходимость. Но таковой сегодня не было. За долгие годы он сумел так отладить работу подчиненных, что только настоящее ЧП могло выбить дежурную часть из привычной колеи.

Истинной причиной его воскресного визита в управление и невероятно благодушного настроения было совсем другое.

ХОККЕЙ!

Эта болезнь, еще в далекие пятидесятые завладевшая душой юного пионера Коли, не отпускала его и в самые почтенные годы.

Достаточно было Николаю Александровичу услышать характерные щелчки клюшек, стук шайбы о бортики, восторженные вопли и скандирование трибун, как он полностью терял самоконтроль, воспитанный десятилетиями жесткой милицейской службы.

Его страсть была всепоглощающей, сметающей любые препятствия на пути к черной тарелке радиорепродуктора, а затем — голубого экрана телевизора. В дни побед любимых команд, а уж тем более, нашей сборной, он ходил, сияя, как новый пятак, и снисходительно прощая мелкие провинности подчиненных. Но в черные дни проигрышей лучше было ему не подворачиваться. Хотя, конечно, главное наслаждение дарили не столько результаты игр, сколько сам процесс переживаний по ходу хоккейных баталий. И никто, даже он сам, не смог бы определить, что больше захватывало душу: поросячий энтузиазм побед, или сладко — мазохистские муки поражений.

Такая слабость железного, устойчивого к любым другим мирским соблазнам Деда не могла остаться незамеченной. Даже в святое служебное время его можно было запросто застать в кабинете перед включенным маленьким переносным телевизором, забывшего обо всем на свете, и то радостно вопящего: «Давай, давай!», то гневно спорящего с судьей (к сожалению, и не подозревающим о существовании Деда на белом свете).

Но ни у кого никогда не повернулся язык попрекнуть этого яростного болельщика, который после финального свистка вновь превращался в классического милицейского трудоголика, ставящего интересы службы выше любых личных дел. Только однажды, на одном из затянувшихся совещаний, начальник УВД, несколько раз строго взглянув на нервно вздыхающего и ерзающего Деда, не выдержал и спросил: «Товарищ полковник, может нам прерваться на время матча?»

Но, в день тридцатилетия службы Николая Александровича в милиции, именно начальник управления вручил ему давнюю мечту — цветной «Самсунг» с экраном в семнадцать дюймов и встроенной антенной.

Болеть Дед любил в одиночестве. Дома, конечно, удобнее, и телевизор побольше. Но отвлекают все, кому не лень. Опять же выражения надо контролировать: детвора рядом, внуки на выходные в гостях. Да и жена, хоть и привыкла к своему «чокнутому хоккеисту», но иногда брякнет что-нибудь невпопад,

так и до греха недалеко. По молодости чуть не развелись из-за одного такого скандала.

А уж сегодня…

22 февраля 1998 года. Финал зимних Олимпийских игр в Нагано. Сборная России — сборная Чехии!

Одно обидно — запись. Но приемы борьбы с этим злом уже давно отработаны. С раннего утра в доме молчит радио, выключен телевизор. Не дай Бог, скажут счет в новостях! Сам никуда не выходил. В УВД приехал на специально вызванной дежурной машине. Водитель рта не открыл, об Олимпиаде — ни слова! Молодец.

Дед убрал все лишнее со стола, чтоб не смахнуть в азарте, запарил через ситечко ароматный чаек, поудобнее устроился в кресле и глянул на часы: пятнадцать тридцать. Дареный телевизор мягко поблескивал ухоженным экраном из ниши в шкафу, забитом толстыми папками. Пора включать. Сердце дрогнуло от предвкушения. Но только он протянул руку к дистанционке, как зазвонил прямой телефон из дежурной части.

— Ну что там у вас стряслось? — сердито спросил Николай Александрович.

— Скоков подошел пораньше, хочет доложить Вам лично.

— Ну давай.

— Товарищ полковник, я готов, пароль взял, с семнадцати буду на разводе в городском управлении.

— Эт-то хорошо-о-о, — язвительно протянул Дед.

— Это-то хорошо, только вот другое плохо…

— Что, гулянка сорвалась? — не выдержал затянувшейся паузы Николай Александрович.

— Нет, что наши продули чехам ноль один, в третьем периоде…

— Гад!!! Убийца!!!

Ужасающий рев, полный ярости и скорби, пронесся по коридору управления, подбросил расслабившегося было в отсутствие начальства постового, и бессильно уткнулся в подвальные бронированные двери архива.

Добрый, участливый голос в трубке отозвался:

— Николай Александрович, Вам помощь не нужна? Ну если нет, то встретимся в понедельник.

Кангауз

Ах, Кангауз, Кангауз!

Правда это, или нет, но поговаривают, что в переводе то ли с удэгейского, то ли с китайского вполне справедливо звучит твое имя, как Солнечная Долина.

Ах, Кангауз! Рубленные избушки и палаточный городок биологической станции Дальневосточного госуниверситета. Больше сотни студентов и студенток, собирающих гербарии, гоняющихся с сачками за редкими махаонами и Аполлонами.

О, Кангауз! Радостные концерты птиц, благоухающие поляны фантастически крупной земляники, шкодные руки парней, ловко забрасывающие сочные бордовые ягоды туда, где дамы всего мира и всех времен прячут любовные записочки от не-скромных глаз. Песни под гитару у костра, гостеприимные душистые стога июльского сена, освещаемые мириадами светлячков…

Кипучее, юное веселье, шутки и розыгрыши на каждом шагу.

Даже угрюмый и начисто лишенный юмора водитель Вася умел находить в Кан-гаузе жертву, которую отправлял за «компрессией» для старенького ЗИЛка, из года в год повторяя древнюю шоферскую шутку. А что говорить об остальных!

И передаются из уст в уста, и рождаются на глазах новые истории и легенды. И неважно, сколько в них правды, а сколько — веселой студенческой фантазии. Ибо лю-бимы их герои, любим наш славный биофак, и славно рассказывается у костра теплой июльской ночью хмельным от молодости и любви друзьям…