Память совести или совесть памяти
Шрифт:
И что же Лу, неужели он расстроился? Наверное, всё-таки да, раз он вновь открывает бутылку, и с блаженной улыбкой заливает новую дозу в свой организм. «А что поделаешь. Ведь у меня есть мечта. Я хочу научиться летать. А самый близкий путь к этому – левитация, которая зиждется на разности полюсов земли и тела. По моим же расчетам – земля всё-таки имеет положительный полюс, а мы, животный мир скорее несём в себе отрицательный заряд. Так вот, чтобы его усилить, я и веду подобный образ жизни!», – подводит основание под своими действиями Лу.
Глава 5
– В чём дело? Сегодня у нас общее собрание коллектива, тобою и анонсированное, – вбивает слова в голову Лу Гера.
– Но как ты оказался у меня? – Лу попытался восстановить ход событий.
– Давай иди, приводи себя в порядок, – кинув ему полотенце, засмеялся Гера.
Лу же, сгорбленный и примятый уже собственной совестью, которая, решив отомстить за печень, принялась за свои утренние терзания: «Ну что, красавец!», – начала совесть, глядя ему прямо в глаза из зеркала. – «Как самочувствие?». Лу взял зубную щётку и молча начал чистить зубы, ведь не ему ли не знать, что её не переспоришь, её можно разве что только заглушить. «Что-что?», – возмутилась совесть, для которой ничто не остаётся не замеченным. – «Так ты ещё и пить собрался?», – заорала она так, что это даже отдалось в его висках. «Да потише, ты!», – держа щётку во рту, схватился Лу руками за свои виски. «Так что, пить ещё будешь?», – не унималась совесть. «Не буду!», – пробурчал Лу. «Обманешь же?», – снисходительно спросила она. «Ага!», – покачал в ответ головой Лу. «И как жить дальше будем?», – спросила она. «Наверное, по прежнему…», – сведя плечи, ответил Лу. «Ну, тогда я с тобой не разговариваю!», – обиделась совесть и ушла в себя. «Наконец-то!», – обрадовался Лу, дочищая зубы. «Я всё слышу!», – где-то эхом отразился голос совести…
Оставшись наедине с самим собой, Лу продолжил с остервенением вычищать свои зубы, пока не удосужился всё-таки немного посмотреть по сторонам, а посмотреть – было на что, как, впрочем, и всегда после бурного вечера. Масштабы разрушений были не столь значительны, из чего Лу сделал вывод, что, по всей видимости, вчера было не слишком весело (даже можно сказать: слегка уныло), если всего лишь подтопили ванну, да свернули кран, принявший теперь изящную форму фонтана. Хотя разбрызганная кровь на стенах ванной, всё же слегка смягчила эту унылую картину, заявляя: что всё не так уж плохо, раз кому-то ещё и кровь пустили. Заметив же последний кровяной штришок, Лу машинально схватился за свою разбитую бровь, – он вынужден был к вящему своему неудовольствию признать, что вчерашним ванным дизайнером всё-таки был он. И тут вместе с этим памятливым воспоминанием в его голове пронёсся калейдоскоп вчерашних похождений.
…Изящно обойдя «белокурицу» на выходе из ресторана, Лу, почувствовав одиночество, вдруг решил навестить свою сестру, работающую, как и все сестры важных господ в одном из благотворительных фондов, и это не их блажь, а всего лишь объективная реальность. Ведь наши «архи», очень застенчивы и скромны, они не могут вот так напрямую нести добро людям. Для этого ими используется посредник, тот самый благотворительный фонд, который приносит: как добро самим несущим добро, в виде весьма немаленьких зарплат (но таков удел всех, кто взял на себя столь ответственную миссию), так и добро, которое доносится до всех нуждающихся в нём. Ведь должен же сомневающийся человек видеть, что добро всегда полезно – как для получателя, так и для самого дающего. И не зря посредники между богом и человеком, несущие в мир его слово, так пышут богатством. Всё имеет свой проникновенный смысл и символизм, так и человек, видя это богатство и славу, всенепременно отбросит все свои сомнения и вступит в эту лигу добра. Наверное, оттого-то так высока конкуренция на этой стезе добродетели, раз не всем удается туда протиснуться и создать свой благотворительный фонд.
Сестра же Лу, Надежда, как и все сестры «архов», занимала пост руководителя этого «фонда спасения утопающих», а с каким девизом – вы, наверное, сами знаете. Хотя, быть может, я не столь объективен, и Надежда заняла место руководителя исключительно благодаря своим деловым и личным качествам, да и символизм, исходящий от её имени – чем не аргумент в поддержку этого мнения. Но нет, везде и всегда найдутся маловеры, которых, как они говорят, на мякине (и надежде) не проведёшь: «А разве фонд существует не на средства братца Лу?», – с подковыркой заявят эти злобные мизантропы. «А я бы вас попросил без фамильярности, и скажу, что это всего лишь косвенные доказательства, и Надежду выбрали при весьма открытом голосовании!», – сражу я этим своим откровением сих зловредных господ. «Угу, в кругу семьи!», – всё же добавят любители дёгтя. Но мы их не будем слушать, а будем с удовольствием упиваться своим медом, оградившись от сих недостойных господ.
Что же касается самой Надежды, то она была всего лишь на пару лет младше своего брата, но при этом выглядела даже несколько старше его, но это неудивительно, ведь общественная нагрузка всегда возьмёт и не преминет сказаться на тебе, как в плане личной жизни, так и на твоём внешнем виде. Всё-таки Надежда слишком уж сильно отдавалась работе, раз имела такой изможденный вид. Но таковы реалии жизни: если «некому» отдаваться вне работы, – то приходится полностью отдаваться «чему-то», но уже на работе. И эта отдача редко приносит удовлетворение всем участникам этого цикла: как субъекту, так и объекту. И ведь сразу и не поймешь, что стало первопричиной такого положения вещей – ведь когда-то у Надежды была благополучная семья, со своими планами на будущее. Но после того как её брат решил ей помочь в финансовом плане, поставив её на руководство фондом, как-то всё разладилось у неё в семье, и всё чаще на смену мыслям о семейном вечере, приходили думы о рабочих буднях.
Но как говорят, не только одна работа стала причиной охлаждения Надежды к своей семейной жизни. Память о первой своей чувственности (при встрече с героем её прошлых грёз, работающим у Лу доверенным лицом) изменила весь уклад её прежней жизни, и она, забросив свой дом, всё чаще стала пропадать на работе, дабы влить в эту старую памятливость новые ощущения во исполнение грёз наяву. Но запретная для законов приличия (но кого они пугали) и несовместимая с гражданским семейным кодексным положением участников процесса связь между ними, разбилась при рождении «лапуль» у Геры, который и поставил точку в их отношениях. Надя же, вместо того, чтобы собрать осколки своего разбитого сердца, даже не стала думать об этом, пытаясь их склеить, и полностью погрузилась в работу, что, собственно, не содействовало её семейной жизни, а совсем наоборот (как следует из положения такого рода вещей) – это приводит к одиночеству.
А одиночество… На то оно и среднего рода, что не имеет полового различия, и в своем коварстве не знает себе равных. Оно погружает человека на самое дно самого себя, и он уже оттуда мало что может различить, кроме самого себя, постепенно размывая свои черты половой принадлежности и, стираясь в нечто в среднее – «оно-я». Но это уже конечный результат действия, к которому стремится одиночество. В начале же оно сладко умасливает свою жертву, расписывая все плюсы «сам-себе-хозяина» жизни: «Да посмотри ты на себя!», – призывно заявляет оно из-за «по ту сторону зеркала», – «Да все они в подметки тебе не годятся. Ты ещё сто себе таких найдешь. Надо себя ценить, а для этого не надо распыляться, на что попало. Так что будь строг (а) в своём выборе. Жизнь даётся тебе всего лишь одна!». И как завершающий штрих – стихотворная часть в виде рубаи Хайама:
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала:
Уж лучше голодать, чем что попало есть;
Быть лучше одному, чем с кем попало.
И так человек, живя с подобной мудростью, всё больше привыкает к этому образу жизни и, в конце концов, уже не думает его менять, считая, что так оно и должно и быть, а другого и не надо, да и пожалуй, уже и нет сил что-либо менять в этой жизни. Привычка же, заключив вас в свои оковы, уже вряд ли куда вас отпустит от себя, оставляя вас наедине с самим с собой и, придумав для вас новое оправдание: быть одному – это ещё не значит быть одиноким. Угу. Конечно же, всё так. А как же иначе может быть для вас, легковерных. А ведь и сама мудрость проявляется через одиночество, при этом заявляя: что нет ничего хуже одиночества. Вот так они и живут, сами в себе, любя и ненавидя друг друга. Но жизнь с подобной мудростью для многих – непосильная ноша, и они всё-таки не слушают одиночество, и делают первый шаг, пытаясь вырваться из этого порочного круга, но для этого тоже нужна своего рода (другого рода!) мудрость, но это уже другая история.
Надежда же (не пытаясь склеить своё сердце) перестала стремиться к чему-либо, и результат не преминул сказаться, и на её жизни, и на её внешнем виде. Их родители уже давно оставили о себе только память, рано закончив свой земной путь, так что только одна работа осталась единственной Надиной заботой. Правда, неожиданные заезды её брата вносили некоторую оживленность в её существование, но, как правило, Лу появлялся в таком состоянии чувственности, что лучше бы он вовсе не приезжал.
Ведь Лу вспоминал о сестре только в те моменты, когда за него слово уже держала початая бутылка водки. Его обострённая душа, в такие моменты требовала от него проявлений своих родственных привязанностей, и Лу бросался стремглав к своей сестре, дабы раскрыть перед ней эту эфемерную свою субстанцию. Но, как правило, дорога делала своё тёмное дело (ведь просмотр мира из-за тонированного окна наводит на совсем неопределённые мысли), и Лу, прибыв на место, забывал зачем он приехал сюда, и уже вёл себя в соответствие со своим видением окружающих мимолётностей, сквозь затемненные очки.