Памятная медаль
Шрифт:
– Леха!
– позвал Петр, чтобы проверить.
Тот не отозвался.
– Гомельков!
Опять ни звука.
Протянул руку. Лехино сиденье было пусто.
А может быть, Леха вовсе никуда не ушел, а, пойманный плитой за ногу, висит теперь вниз головой? Замерзший или сраженный немецкой пулей? Но узнать про то можно было, только если приподнять люковую крышку. А в ней - сорок килограммчиков стального литья! Для такой операции существовал специальный рычаг. Он располагался с левой стороны, как раз напротив его раненой руки. Но и здоровой он вряд ли смог что сделать в своем положении.
– Кукин!
– позвал Петр заряжающего.
– Ты живой?
Кукин не отозвался: наверное, успел выбраться или был убит наповал.
Ужли и Каткова нет?
Петру сделалось жутковато: один, ослепший, заживо замурован в своей же "тридцатьчетверке". А если тут еще немцы?..
– Катко-о-ов!
– уже в отчаянии прокричал он в пустую гулкую емкость. Товарищ лейтенант!
Только теперь позади его почудился глухой, заторможенный стон.
– Товарищ лейтенант!
– сквозь свою боль и слабость обрадовался он этому живому отклику.
– Ваня!..
Он впервые назвал командира так по-родственному, как брата, потому что не было у него в ту пору других слов, чтобы выразить ему свою радость.
– Это ты, Ваня?! Товарищ лейтенант!
И стон повторился как подтверждение.
– Что с тобой? Скажи...
Ответа долго не было. И только спустя послышалось тягучее, слипшееся:
– Пи-и-и-ить...
Снаружи послышались ребячьи голоса. Гомонливо обсуждают танк. Оказывается, никто из них не видел русских танков. Эта "тридцатьчетверка", поди, первой была в здешних лесных и заснеженных местах, на улицах Кудельщины.
– Ух ты какой! Ничего себе! Под самую крышу.
– Ужли наш это?
– Да наш, а то чей жа!
– А где звезды?
– Их замазали. Для маскировки. Немцы ведь тоже на зиму перекрашиваются.
– А кресты не замазывают. Штоб все боялись...
– А то медведей малюют.
– Медведи - это у них часть такая: медвежья. На той сгорелой самоходке тоже медведь был. Она тут с самой осени стояла. Сперва зеленая с желтым, а потом белым покрасили. Я с чердака видел. И как этот танк ее саданул - тоже видел.
– Гни больше...
– Вот штоб меня... Ка-а-ак жахнет! С одного раза попал. Целый день горит...
– А как нашего подбили - видел? В башне вон какая дырка! С кулак!
– Нет, не видел. Лупанули оттуда откудова-то, из кустов...
– Дак из потайки хочь кого можно подбить... А ежли б один на один, грудки на грудки... Вон у нашего какие колеса! Аж мне по пояс. Сила!
В ногах у Петра всегда валялся траковый палец - этакая штуковина, заменявшая ему молоток. Он нагнулся, нащупал "палец" и постучал по броне.
Голоса сразу испуганно смолкли.
– Сыночки!
– позвал Петр, стараясь кричать в щель незапахнутого люка.
Те по-прежнему молчали.
– Подойди кто-нибудь... Я наш... наш... Слышите, говорю по-нашенски... Меня Петром зовут...
По ту сторону брони негромко загомонили между собой, но он ничего не разобрал. И снова подал знать в расщелину:
– Мы тут раненые. Я и командир. Нам бы водицы... Попить дайте...
Не сразу, но наконец донеслось:
– Сича-а-ас!
И верно, спустя немного прокричали:
– Куда вам попить-то? Спереди не пролазит... Там какой-то валенок застрял...
Петр с облегчением перевел дух: значит, снаружи лобовой брони никого нет. Будь Леха еще там, ребятишки не подошли бы к переднему люку, тем более не стали бы пробовать подать туда воду. А ежли Леха жив, то, может, как-то сообщит про них, про их "тридцатьчетверку".
– А вы посмотрите: ежли на башне крышка торчком, значит, верхний люк открыт. Туда и подайте.
– Открыто!
– дружно прокричали ребятишки. Значит, Кукин тоже успел выбраться. Вон Катков не смог, потому и остался.
– Ну, тогда так: который посмелей - залезай на башню, а воду - потом.
По броне наперебой заскребло, заскондыбало сразу несколько обуток. Потом из верхнего люка колодезно-гулко донеслось:
– Где вы тут? Берите!
Петр поднял навстречу руку, пошарил в пустоте и поймал холодный кругляш бутылки. Тут же отпил половину и протянул остальное за спину. Катков жадно схватил посудину, и, пока пил, было слышно, как стучали его зубы.
– Ваня, тебя куда?
– В грудь...
– простонал Катков.
– А еще в плечо, кажется... рукой не пошевелю.
– Потерпи, потерпи малость... Кудельщину, поди, взяли...
Тем временем мальчишка завис в люке - видно, не хотел уходить, и, глядя вниз, на Петра с Катковым, трудно сопел от напряжения.
– Ты, парень, вот что скажи: немцы где?
– А-а... За речку убегли. В Касатиху.
– А наши?
– А наши - за немцами. Там сичас гремит, ракеты летают. Два раза наши самолеты прилетали. Низко-низко, звезды видать.
– Значит, поперли-таки немца?
– Поперли!
– радостно подхватил это слово мальчонка.
– Тут никого не осталось. Одни убитые. Страсть сколько.
– А наши есть убитые?
– Не-е... Был один раненый, вон там на дороге лежал...
– Без валенка?
– Ага...
– И где же он? Куда подевался?
– Ево один дедушка подобрал, на санях увез.
– А больше никого не видел?
– Никого...
– А тебя как хоть зовут-то?
– Я тоже Петр. Петька...