Памятник футболисту (Скандал в благородном семействе)
Шрифт:
Надо было как-то воздействовать на команду. Олафссон делал все, что полагалось, точно и безупречно, но «общественной атмосферы» создать не мог. Другие тем более.
Каспи был слишком большой фигурой, чтобы его куда-нибудь вовлечь, Виктор — слишком молод — его удавалось легко обмануть. Камнем преткновения оставался Лонг. Восходящая звезда, пользующийся любовью у товарищей и необыкновенной популярностью у болельщиков, Лонг обладал крайне независимым характером.
Насколько он скрупулезно выполнял все спортивные указания тренера, настолько же критически он относился к его указаниям административным. К тому же Лонг отличался сообразительностью.
Повторные указания тренера не забивать мяч, переходить к обороне, изменение состава, как в матче с «Лазурией», и некоторые другие детали вызывали в его голове смутные ассоциации, да и кое-какие слухи начали носиться в воздухе.
Однажды у него состоялись две беседы, абсолютно противоположные по духу и с очень разными людьми, но обе заставившие его задуматься.
Одна с капитаном команды Олафссоном. Само по себе понятие «разговор» применительно к Олафссону выглядело странным. Редко кто слышал от него фразу, содержащую больше двух-трех слов, и тираду, состоящую более чем из двух-трех фраз, но на этот раз он «разболтался».
В перерыве между тренировками они лежали на траве, устремив взгляд в высокое синее небо, по которому неторопливо и настойчиво тянулись куда-то белые облака.
Лонг горячо доказывал, что ничего пет на свете прекрасней, чище, величественней спорта, что спортсмен — счастливый человек, хотя и спортивная дорога не гладкое шоссе, что хватает и здесь своих трудностей, невзгод, даже опасностей...
— Именно, — перебил его в этом месте Олафссон.
Такое было столь необычно, что Лонг поперхнулся на половине слова. Помолчав, он продолжал развивать свою пе очень ясную мысль о том, как это здорово — спорт.
— А потом? — спросил Олафссон.
— Что потом? Потом, когда кончил заниматься, стал стар или еще почему, живи как хочешь, — несколько неуверенно ответил Лонг.
Глубоким знанием жизни он не отличался.
— На что? — спросил Олафссон усмехнувшись.
— Ну как. — Лонг не знал, что ответить, — неужели первоклассный футболист не найдет себе работы? Тренером, преподавателем физкультуры, руководителем в спортивной организации, наконец. А потом кое-что мы все же скапливаем...
— Ты-то много скопил? — Олафссон смотрел с нескрываемой насмешкой.
— Ну я не очень, так еще есть время, мне не завтра из спорта уходить, — ехидно ответил Лонг.
Олафссон пожал плечами.
— Такие, как ты, конечно, не накопят.
— Почему? — спросил Лонг. — Я знаю кто...
— Потому что игрой не заработаешь.
— А чем?
— Сам соображай.
— Что ж мне, на тотализаторе играть?
— Сообразил наконец, — опять усмехнулся Олафссон.
— Ты серьезно? — Лонг даже привстал. — Ты считаешь, что футболист может играть на тотализаторе? А почему бы тогда не на подпольном? Может, вообще ставить на свою команду, а потом подыграть сопернику?
— Сообразил наконец, — повторил Олафссон.
— Да ты понимаешь, что говоришь! — Лонг вскочил на ноги. — Сам-то, небось, так не поступаешь, а мне, значит, советуешь! Хорош!
— Откуда ты знаешь? — теперь Олафссон говорил зло. — Мне год остался, потом на свалку, что, нищим уходить?
Лонг стоял пораженный. Нет, он что-то не понял. Они говорят на разных языках.
— Чего уставился? — сказал Олафссон, поднимаясь в свою очередь. — Серьезный больно, шуток не понимаешь. — И не оборачиваясь пошел к тренировочному полю.
Лонг проводил его взглядом.
На следующее утро он лежал на пляже с Марией. Стоял яркий голубой и золотой воскресный день, какие бывают только на побережье. Море слепило серебристой чешуей, набегало, отбегало, словно играя, солнце грело вовсю. Даже чайки сменили свой обычно грустный призыв на радостный клич.
У «футбольных девушек» был «сеанс загорания», и они ушли на свой укромный пляж, чтобы загорать совершенно обнаженными. Мария тоже сняла с себя купальник и тоже выбрала укромный уголок, но соседствовали там с ней не ее подруги, а Лонг, которого она ничуть не стеснялась. Здесь был тонкий нюанс — она не развлекалась, не отдыхала с милым па пляже, она работала, то был «служебный» загар, и, раз, полагалось загорать обнаженной, она так и делала, независимо от того, лежит рядом с ней Лонг или нет.
Лонга это тоже не особенно смущало. В конце концов, в этом году на побережье большая часть женщин приходила на пляж в одних трусиках, да и те можно было разглядеть лишь в микроскоп.
Кроме того, его мысли были далеки от фривольностей. Он горячо пересказывал подруге свой разговор с Олафссоном.
— Ты представляешь, что мне сказал этот бирюк? Шуток я, видите ли, не понимаю! Ничего себе шуточки! Между прочим, я бы не удивился, если бы он действительно играл па тотализаторе.
— Я тоже, — заметила Мария, — так ведь многие делают.
— Ты имеешь в виду футболистов?
— Конечно, даже из юниорской команды. Я у них сама видела карточки.
— Невероятно, — сказал Лонг. — Я всегда считал, что для футболиста это неэтично.
— Почему? — удивилась на этот раз Мария, она отбросила с лица густые волны золотых волос и уставилась на Лонга. — Скажи, ты бы мог, например, играть на скачках?
— На скачках другое дело, но...
— А делать ставки в тото, скажем, на игры других команд, не твоей?
— Не знаю... — задумчиво протянул Лонг.
— А отсюда до ставок и на свою команду один шаг.
— Ну хорошо, — опять загорячился Лонг, — пусть официальный тотализатор, но подпольный! Это же черт знает что!
— Какая разница, — возразила Мария и повернулась на живот, подставив дневному светилу великолепную, и без того шоколадную, спину, — только в официальном тото львиная доля идет олимпийскому комитету, а в подпольном — самим играющим, ну и букмекерам, конечно.
Загнанный за последнюю линию обороны, Лонг прибег к помощи тяжелой артиллерии.