Панцирь
Шрифт:
Язвительное настроение било в шаблоне призрачной колотушкой. Попытался одёрнуть себя и привести в порядок мысли.
Кто я чтоб их судить?
— Дерьмо, — произнес Звездочет, сквозь сжатые зубы.
Согласен.
Но не говорил под руку, не мешал.
Кентавр обгрызал голову мертвеца и имел слишком своеобразный вид. Если думать в рамках простых решений, то вроде бы он нам не соперник, однако…
Тварь — биомодернат гуманоидного типа. Четыре длинных и тонких, как иглы, лапы торчали из бурого бочонка плоти, технически угловатого, посеченного
Из бочонка вырастал торс: смесь алого мяса, белизны рудимент-костей и действующих жил, желтизны мышц и бурого цвета жировых виноградин, гроздьями развешенных вдоль всего тулова. То и дело поблескивали на солнце закрепленные в это все чудное железки: и примитив-скобы непосредственно, и пластины наросты псевдо– металла, и казалось, что периодически удавалось разглядеть синюшные лепестки и капли умного сплава — но в это поверить было тяжко.
Привиделось?
Сам достроил образ?
Все возможно. Так же как возможно, что он этот умный сплав, причем нулевой, действительно, где-то добыл и теперь носил, оскверняя одну из величайших ценностей мира. Предполагать надо от худшего.
Шанкарская тварь…
Руки самые обычные, разве что мускулатура излишне развита, и чуть длиннее чем должны быть; на них даже стандартная кожа имелась. Скорей всего она суть синтетический эрзац, но нам это не особо важно.
Лицо не разглядеть, вокруг головы как ворох белых и синих помех — “шапка” искажений.
А каков их источник?
Может вплетенный тех– артефакт, может талант шторм– эволюций и крови, может суть оракула. Но, опять же, посчитать эту тварь способной к волевому плетению и переформированию субстратаВоли в силу изменений — это как посмеяться над законом Всетворца.
В целом у кентавра движения неуклюжие и неуверенные, он постоянно делал какие-то неловкие шаги, вбивая тяжесть заостренных лап в и без того искалеченный труп. В своей трапезе кентавр не использовал руки, опускал длинную крючковатую шею, при этом чуть наклонял корпус. Опять же, неловко, будто его оболочка мешала сути.
Смотреть противно.
Я морщился.
С трудом представлялось как с таким телом он сможет уклоняться хоть от каких-то ударов.
И вдруг он притворялся?
Но если это допускать, выходило то, что он знал, мы здесь. И это самый дрянной расклад из всех дрянных раскладов.
Заостренные лапы его не казались хоть сколько-то опасными для существ, которые могли двигаться. Руки — всего лишь руки, сколько бы там он не нарастил мышц. Без оружия и инструментов мутант все равно что дикарь. Бороться на приемах, примерять заломы и удушающие на нем никто не собирался. И в этом все дело… Нелепое создание, и сомнительно, что Пустошь стала бы терпеть такую уродливую кичливую слабость.
Он не смог бы спрятаться от хищника… Но, а если он сам хищник и не простой падальщик?
Убежать с такими лапами —
Удача?
Закономерность развития?
Кто знает.
Может и зря себя накручивал.
— Не думаю, что когда-то видел подобное противоречивое уродство, — презрительно бросил Звездочет.
— А я бы не был так уверен, — покачал головой. — Мало ли что там за чертой.
Рябь брезгливости, клеймо настороженности, смех и редкие волны расстройства, источник которых ресурсный голод. Удивления нет, интереса нет, страха тоже нет. Определенно, я видал вещи и похуже.
Само по себе оно кошмарное. Уродливое, абсурдное, как типичная страшилка, продукт хади низких кругов, из тех что развлекали хат в самых тяжелых чертогах работ: на шахтах, в хтон– котлах и на примитив– мануфактурных линиях.
Еще и питалось человеческой плотью, несмотря на гуманоидные черты происхождения — омерзительное нарушение законов.
— Я в растерянности, — произнес Звездочет.
— Да уж понял.
— Не ерничай. Долбанный мутант-кентавр доедает тело Идола, то с чем мы еще вчера планировали сражаться.
Иронично заметил:
— Мелковат получается выбранный враг.
Но тут же мне по нутру как ножом резануло эхо возмущения и тоски. Идол не то с чем стоило шутить. Уже дошутились.
Понял, понял, — уймись, и без тебя тошно.
— Какой был, — Звездочёт не разделял веселья. — Придется отступить. Я, братец, внезапно понял, что не хочу знать таланты красавца. Больно все неоднозначно, и больно мало у нас огнестрельных даров.
— Поддерживаю. Хотя твоя тактичность в высказываниях обезоруживает.
Отступить мы не успели.
По ушам ударил трубный вой. Пространство внизу исказилось. Длилось это всего две секунды, но мне хватило чтобы проникнуться.
— Вот же тварь…
Волевой вихрь.
Сердца бешено заколотились, в кровь щедро залилась химия. Тело тянуло к действию: бить, бежать, прятаться, но я выбрал заворожено смотреть.
В двадцати шагах по спуску, над снежным покровом, закрутились два небольших восьмигранника сочного фиолетового цвета. Их движения становились все быстрее и быстрее, затем по местности разлился тонкий и звонкий технологический свист.
Это произошло.
Восьмигранники исказили пространство сферой бледной бури, реальность в ней на несколько секунд распалась на шевелящиеся полосы-плети, меж которыми проглядывал невыносимый алый и черный цвет. Мир соединился, сфера сошлась, восьмигранники разорвались, затем скрепились, а после вновь разошлись, чтобы построить сложную геометрическую сеть-фигуру — карту закона-организации, растянутую на четырёхметровое полотно реальности.