Панцирь
Шрифт:
Мотнул головой. Улыбка на теле Идола расширялась в обзоре, калеча вид головы — растягивалась во весь горизонт.
Зачем от нее вообще нужно спасаться? Это то, на что обречен каждый.
“А что если Идол — настоящий Всетворец, и его Воля — спасение?”
Нет.
“Противишься его Воле?”
Невозможно; я кхун. Я и есть первичная Воля.
“Дети Всетворца — его персонифицированная Воля. Мы — он, вы — старая чешуя, ту что он отбросил”.
Сомнительно.
“Ты
Только слова.
“Нам надоело. Какой же вшивый бессердечный гордец”.
И он сдавил череп.
Я закричал.
Это даже не мои мысли, уже и сам не знаю, о чем думал. Сколько процентов надумал из них, действительно, я?
Идол воспроизводил нужные ему идеи, травил ржавчиной.
Образы всплывали в голове: оранжевая кровь, лава, рыжеглазые войска, смех, отступление дхалов, смерти, казни невосприимчивых — все это смешенное с непрекращающейся битвой, где каждый враг — осажденный отродьем сородич. Стрельба из “Богоборца” пока хтоны не закончились, а пальцы не почернели от яда; и многодневный танец мечей: рубящие, тычки, финты, удары кулаками, локтями, ступнями и коленями, тут даже укусы и безнадежные плевки, но у нас была цель — сопровождали кого-то важного.
Справились ли мы?
Да или нет?
Самая суть, нет об этом памяти.
Голову сдавило так, будто шаблон черепа стал карликовым — в два раза сузился.
Хлынула кровь из носа, ушей, глаз и вот я уже сблевывал рыжие сгустки на снег. Оранжевые узоры в рвоте — мельтешащие, скручивающиеся псевдо– жуки и тысячи глазастых семечек, тянущих ко мне свои длиннющие щупальцевые нити-манипуляторы.
Даже не думай, грязь.
Моды скрипели так будто прогибались внутрь, звук напоминал стоны.
Боль от искажения, ожоги — это то во что я вцеплялся мыслью до спазма челюстей и зубного скрежета.
Такова реальность: Идол пытался раздавить мой череп.
Не отпускай ее.
И я не отпускал.
— Бездна, — я поднимаюсь. — Спаси, Бездна.
Шаг.
Еще один.
— Бездна.
Сделал их всего четырнадцать.
Поднял меч.
Он улыбнулся нагло и открыто, сложив руки на груди.
Ему все равно: его тел миллионы.
Ужас пробивал два сердца тонкими иглами.
Что мы наделали?
Как мы могли?
“Да — вы”, — обвинение как удар в солнечное сплетение. “И мы благодарны, и Посмертие есть наша благодарность. Мы заберем всех, и мы станем всем, ибо такова Воля Всетворца. Таково желание. Таковы, малец, мы”.
Взгляд лавовых глаз, направленный на меня, воспринимался как затянувшийся удар плетью. Ноги дрожали, будто нес три сотни килограмм, и теперь пытался не сломаться.
— Давай, Чемпион, — говорил, обнажая рыжие зубы. — Покажи почему тебя ставили в дуэльный круг.
Я покончил с Идолом, так же как сделал это в воспоминании с Шиб, вбил острие меча ему в переносицу.
И все исчезло.
***
Не знаю через сколько пришел в себя, но солнце, безучастное к стычкам жуков, оставалось все там же.
Я был полностью разбит и изувечен. Микротравмы облепили голову пульсирующей сетью, моды уже вовсю трудились, точно в попытке загладить вину.
Привычно боль ушла в фон.
Страшно представить, как себя ощущал бы без “перьев” модификаций. Скорей всего никак — сознание разметало бы в тьме беспамятства.
Один глаз почти не видел. Его залепила рыжая пленка, наверняка фантомная.
Нос отказывался работать. Зубы зудели, а в ушах то и дело появлялись призрачные отзвуки: шепотки, разрывы, грохотанье и смешки — но даже такое состояние, без чужого давления, ощущалось блаженством.
Тело Идола лежало там, где и упало. Меч торчал, вбитый в череп на ладонь.
Оранжевый цвет сошел с глаз, малец смотрел в небо пустым взглядом. Лишь рыжие точки по краю белков и ссохшийся барельеф метки напоминали о том, что тело было захвачено.
На алтаре — каменном выступе — рыжее семечко все еще пульсировало, но тускло, без былого энтузиазма.
Поднял мушкет.
Руки тряслись, пальцы слушались плохо — их, как и саму кисть — то и дело выворачивало судорогами, но, чтобы раздробить прикладом семечко владения хватило.
Оно лопнуло как перезрелый фрукт, оставив желто-бурую вонючую жижу, медленно сползающую по зеленому граниту. Скол мыслеформ — образ дофа, так же лениво сползающего в глотку. Чуть не вывернуло опять. Потянуло гнилью, сладостью и сероводородом даже через закупоренный нос.
Сплюнул, выдохнул, зажмурился.
Отзвуки в ушах пропали.
Жив.
И в своей голове я один.
Наслаждение… но и его через четыре секунды срезали моды. Они жестоки и непреклонны, но правда в этом есть. Я все еще в опасности. И как бы мне не хотелось проверить Звездочета, в начале — дело.
Оружие.
Темное ложе и приклад. Эхо удивления прошлось по шаблону — из подлинного дерева.
Провел ладонью по стволу — примитив-сплав.
Практически новое.
Тяжелое для человека. Килограммов девять, но для меня в здоровой форме пойдет. От приклада до кончика ствола целых полтора метра; не больно и удобно будет обслуживать. Понизу закреплён тонкий шомпол. Ударный замок прорастал из боковины, прямо над спусковым крючком. Был он исполнен в виде бронзовой зубастой змейки; рядом с замком располагался грязный патрубок.
Удовольствие прошлось волной, а затем ушло в фон срезанное. Моды оставались безжалостными.