Пандем
Шрифт:
Для новой программы потребуется только начало. Первые несколько вопросов, и вот это: «Да, это мое сокровенное право… Я не понимаю, с какой радости мне смотреть это скучное кино еще шестьдесят лет… Это в лучшем случае! А то и семьдесят! Черт, мне не надо никакой эвтаназии, я хочу спокойно полетать с крыши! Никто не отвечает за меня, я совершеннолетний, какого черта эта тварь мною помыкает?!»
Тут будет перебивка… И новый материал. Позавчерашний.
Данил — он отпустил бороду и казался старше своих лет — выглядел теперь смущенно и неуверенно; создавалось впечатление, что визит Алекса с камерой (а съемочная группа подловила парня прямо возле
— Нет, — говорил он, пряча глаза. — Теперь я не хочу… Я не хочу говорить об этом. Была какая-то дурость, сам не понимаю. Нет, я не хочу об этом говорить, я живу, мне нравится жить… Вот и все, я должен идти!
И, буквально оттолкнув Алекса, Данил устремляется прочь, и камера провожает его до самых дверей института.
Алекс оборачивается к зрителям. Губы его плотно сжаты.
— Это называется модификация поведения, — мягко говорит Алекс, глядя камере в зрачок, зрителям в глаза. — Его спокойная, выстраданная позиция теперь представляется ему наваждением, а всякий разговор на «ту самую» тему вызывает тревогу и стыд. Данил Алефьев был модифицирован Пандемом. Загляните внутрь себя и спросите — себя, Пандема, — не случилось ли подобного с вами? Не марионетка ли вы на Пандемовых ниточках?
Тогда, стоя перед камерой и ловя на себе недоуменные взгляды проходивших мимо студентов, Алекс ждал — всеми потрохами, что Пандем хотя бы возмутится. Подаст хоть знак. Намекнет хотя бы на неэтичность программы по отношению к Данилу… Ничего подобного не произошло.
Он просто хорошо владеет собой, подумал Алекс теперь, прислоняясь спиной к кирпичной стене своего убежища. Даже если я случайно попаду в цель — он не подаст виду. Господи, неважно, был ли этот дурак Данил в самом деле модифицирован; важно, чтобы в это поверили. Пусть они перестанут верить Пандему. Пусть они все захотят… захотят быть людьми… с правом убивать сволочей и убиваться самим…
Убивать сволочей. Ладно, сюжет с самоубийцей получился аморфный, его можно пустить как приложение… А вот основной сюжет — про родственников тех пятерых погибших таксистов и про бандита, который вернулся из тюрьмы. Фотографии — очень хорошие, жуткие фотографии, которые чудом удалось добыть в архиве… Суд… Приговор… И — вот он, красавец, идет себе по улице, кажется, веселый… Несет яблочки в сумке, не видит камеры… Снова фотографии… Давние снимки — молодые ребята обнимают жен, улыбаются… Снова отрезанные головы на оперативных снимках… Лица детей… А вот это хорошо. Хорошо, черт возьми.
Алекс вытащил пачку сигарет. Он бросил курить за год до пришествия Пандема, а потом опять закурил — назло, но разве сравнить тот эффект, который оказывали на него сигареты прежде, с этим детским дымком, который по воле Пандема приходилось высасывать из наикрепчайших папирос?!
«Не завирайся. Вкус точно такой же».
Алекс хмыкнул.
«Как ты думаешь, что почувствуют дети погибших, когда увидят твое… творчество?»
Алекс замер. Достал? Не достал? Неужели зацепил-таки?
«Знаешь, на кого ты похож? На огородника, который гоняет с грядки птиц, топчась по росткам. Тебе совсем не хочется подумать об этих людях?»
Уси-пуси…
— Этого мужика надо убить, Пан. Его надо убить. Позволь мне это сделать — или сделай сам.
«Что, мертвый он лучше осознает свою вину?»
— Мне
«С чего ты взял, что он не наказан?»
— С того, что он жив и на свободе.
«Хочешь эксперимент?»
Что-то новенькое. Что-то настолько новенькое, что от предвкушения холодеет кровь. Неужели все-таки?.. Впервые за столько лет — он достал Пандема?
«С твоего согласия… Ложись спать — во сне увидишь сюжет про этого экс-бандита. Строго между нами. Хорошо?»
Глава 12
Дарья Никитична Олененко возвращалась домой от девяностопятилетней родственницы. Машина шла на автопилоте, Даша сидела, прижавшись затылком к высокой спинке водительского кресла, и смотрела на россыпь огней, проявлявшихся то справа от трассы, то слева, то внизу, то вверху.
Прежде они навещали Светлану Титовну по очереди — Даша, ее муж Костя, иногда Костина сестра Арина с мужем Кимом Каманиным; теперь Костя был слишком занят, Арина была слишком занята, о ее муже Киме вообще речи не шло, и единственным человеком, не обремененным ни чрезмерной работой, ни напряженной учебой, оказалась Даша.
Дашина бабушка умерла давно, еще до появления Пандема; Светлана Титовна приходилась покойной бабушке теткой. Ей посчастливилось пережить племянницу почти на двадцать лет: теперь она понемногу дряхлела, погружалась в воспоминания, переходила в лучший мир, оставляя в этом мире угасающее тело. Пандем был ее лучшим другом и собеседником, но Даша считала, что не навещать старую родственницу нельзя. Дважды в неделю, как штык.
Дорога занимала почти полдня. Светлана Титовна отказывалась переехать из дома, в котором прожила жизнь, и Пандем считал, что она имеет на это право. Прежде, когда родственницу навещали по очереди, все было не так сложно. А теперь Даша чувствовала, что устает.
«Поспи в машине».
Даша отрицательно покачала головой. Лучше дотерпеть до дома и сразу лечь в постель.
Как там Иванка? Уже легла или нет? Или еще не вернулась домой? Самостоятельная особа в свои одиннадцать лет, они все теперь такие самостоятельные… «Мама, ну чего ты волнуешься? Что со мной сделается, а? Это раньше у вас были всякие ужасы с простуженными детьми, которые утонули, когда их задавила машина. Уроки сделала, не волнуйся. Да, мы с ребятами играем в казаки-разбойники… С кем? Да какая тебе разница, ты все равно их не знаешь… Познакомить? Ты что, будешь играть с ними в казаки-разбойники?!»
— Пандем! Она спит?
«Укладывается».
— Что значит укладывается? Зубы чистит?
«Снимает ботинки в прихожей».
— Да который же час?! Почему ты ее раньше не отправил домой?
«Потому что завтра воскресенье. Она утром выспится».
— Ты ей потакаешь!
«Не злись».
…Иванка смеялась; Даша улыбалась в ответ, чувствуя себя глупо. Она мать. Она хорошая мать. Это ее родной ребенок. Единственный, между прочим.
Ее представление о том, что такое «хорошая мать», много лет сидело на ней, как скафандр. Костя знал, что она хорошая мать. Все родственники знали, что она хорошая мать. Еще до Иванкиного рождения она читала книги, учившие ее быть Хорошей Матерью, и каждый уголок ее чисто прибранного, уютного, приспособленного для жизни дома знал, что она — Мать. Хозяйка. Жена.