Пандем
Шрифт:
Она знает свой долг — по отношению к ребенку, к мужу, к Светлане Титовне. Пусть старуха витает в своих облаках — Даша будет навещать ее дважды в неделю. Привозить гостинцы, спрашивать о самочувствии, рассказывать новости…
Усталость. Боже, как она устала. Костя со своими командировками… Ему все равно, ему всегда на все плевать… Иванка, не желающая ничего слушать… Вернее, слушающая только Пандема… И еще Светлана Титовна, скорее бы она уже умерла, проклятая обуза…
Даша вздрогнула и открыла глаза. Машина шла
О чем она только что подумала?! Она подумала — хорошо бы Светлана Титовна…
Господи! Ведь она, Даша, — порядочный человек! Как она могла…
Если бы никто не слышал. Мало ли что взбредет в голову уставшей женщине. Подумала и забыла, ведь она единственная, кто не оставил старушку, кто навещает ее дважды в неделю, хотя дорога в один конец занимает почти полдня…
Она хлопнула по панели, приказывая машине остановиться у обочины. Бег огоньков замедлился; скорость вытекала из каплеобразного пластикового автомобиля, и только сейчас Даша осознала, какой она была, эта бешеная скорость.
Она вышла, не прикрыв за собой дверцы. Под ногами была трава, витые, слабо подсвеченные лесенки вели вниз, с автострады; Даша села на ступеньку и обхватила голову руками.
Она пожелала ей смерти!
И Пандем слышал ее.
Что, что Пандем теперь о ней подумает?! Она ведь сама от себя не ждала… Мог ли он ждать от нее… Позор, ужас…
«Дашенька, что с тобой? Это всего лишь глупая мысль, она прошла и ушла, как будто и не было…»
Он еще успокаивает ее.
Лицемер.
Иванка Олененко играла с ребятами в «Крепости и замки». Сейчас они с Симоном лежали в траве, желая сплющиться как лепешки, а рядом шарили с фонарями братья Михайловы.
Симона им не найти. Симон сливается с ночью и нарочно нацепил черные очки, чтобы блеск белков — а белые у него только белки и зубы — его не выдал. Кроме того, Симон, в отличие от Иванки, умеет передвигаться бесшумно, в его роду поколения охотников, вдвойне стыдно проигрывать, имея в команде Симона…
Иванка повернула голову. Симон смотрел на нее — во всяком случае, она угадывала его взгляд из-под черных стекол; она повела глазами, показывая в сторону братьев Михайловых. Он кивнул — она опять-таки скорее догадалась об этом, нежели увидела.
— …Стой! Стой, кому говорят!
В какой-то момент ей вдруг сделалось по-настоящему страшно. Ужас преследуемого, которому на пятки наступает погоня. Что-то первобытное, засевшее в генах: беги! Беги!..
…А потом они все вместе — «друзья» и «враги» — сидели кружком на балконе замка, курили, мальчишки пили пиво, и им казалось, что они пьянеют. В центре кружка горел светильник на стальной треноге; Симон был преисполнен радости, радость распирала его, как теплый воздух распирает шелковые бока воздушного
Симон с родителями приехал три года назад. Говорил уже практически без акцента — сказался лингвокурс при универе. Сейчас Симону было тринадцать; когда пришел Пандем, он жил в африканской деревушке, наполовину смытой с лица земли желтым жадным наводнением. Его братья и сестры, родные и двоюродные, многочисленные дядья, тетки и бабки гибли с голоду, тонули в размытой глине; его родители были на грани смерти, и сам трехлетний Симон сидел на соломе с раздувшимся от голода животом…
— Ты домой не хочешь, Симон? Туда?
— Очень хочу. Очень. Через полгодика поедем. Так Пандем говорит.
Тем временем Пандем уже дважды намекал Иванке, что пора бы в постельку. Иванка ныла и выпрашивала по «две минутки»; слишком хорошо было вот так сидеть и ощущать себя героиней, ведь главным в сегодняшней битве стали, конечно же, Иванкин финт и Симонов прорыв…
Братья Михайловы поначалу чувствовали себя обманутыми и проигравшими — но вечер продолжался, они забыли обиду и принялись хвастаться, как обычно.
— А как я его! — выкрикивал Лешка Михайлов, размахивая дымящейся сигаретой. — А он от меня… А я его!
«Все, Иванна. Полдвенадцатого. Подъем».
И сразу же поднялся Симон:
— Пока, ребята… Надо.
Прочие засобирались тоже — некоторые даже испуганно, видимо, Пандем перестал с ними миндальничать; Иванка забросила за плечи рюкзак и вышла из замка под звезды, и сразу же за ней вышел Лешка Михайлов.
— Я тебя провожу? — полувопрос-полуутверждение.
— Зачем? — искренне удивилась Иванка. — Тебе же в другую сторону. Пандем заругается.
— Не заругается, — тихо сказал Лешка. — Пошли… А то вдруг ты в канаву упадешь.
Иванка засмеялась. «Пандем, он дурак?»
«Что ты обижаешь человека? Хочет пройтись перед сном, тебе что, жалко?»
— Ну ладно, — сказала она удивленно.
Уже дома, в прихожей, она села на тумбочку, чтобы стянуть грязные ботинки, — и вдруг замерла, глядя в темный потолок.
— Он в меня влюблен, что ли?
«Нет. Ему просто приятно с тобой пройтись».
— А почему?
«Потому что ты здорово придумала эту обманку, с Симоном. Он тебя зауважал».
— А раньше он меня не уважал, что ли?
«Подумай головой. Ему четырнадцать лет, а тебе нет двенадцати. Он считал тебя малявкой».
— Ах во-от ка-ак…
«Ну конечно. Теперь-то он так не считает».
Иванка улыбалась, глядя в потолок, забыв о ботинке и о сырых штанах, которые надо немедленно снять.
— Пандем… А можно я не буду сейчас спать, а порисую немножко? У меня вроде вдохновение прорезалось… А?
«Твоя мама считает, что я тебе потакаю».
— А ты скажи ей, что я уже сплю.
«Знаешь, что бывает с врунами?»