Панджшер навсегда (сборник)
Шрифт:
– Я боюсь. Они над самой головой свистят.
– Ты в безопасности, Касымов, ты же в окопе. Смотри, я стою в полный рост, а бруствер еще выше. Ну, боец!
– Мне страшно. Я не могу. Это в первый раз.
– А-а, так у тебя сегодня боевое крещение. Ну и нормально! Письмо домой напишешь, про свой подвиг расскажешь.
– Какой же подвиг?
– Был в настоящем бою, выстоял – вот и подвиг. Про товарищей не забудь написать. А сейчас иди в блиндаж и не путайся под ногами.
В роте новые солдаты, молодые. Ремизов поймал себя на мысли, что он вернется домой раньше, чем они. Отголоском мысли, тенью черной птицы пронеслось:
– Сегодня отрабатываем бросок гранаты Ф-1, «лимонки». Граната хорошая, толковая. Как рванет – «духам» мало не покажется. Да и тому, кто бросает, – тоже, потому что радиус разлета убойных осколков у нее до двухсот метров.
– А РГД будем бросать?
– Кто там такой умный? Присяжнюк?
– Я, товарищ старший лейтенант.
– Игрушечные гранаты бросать не будем. Если дело в бою дойдет до РГД, считай – хана. Пока у тебя есть хотя бы одна «эфка», ни один «дух» не страшен. Бояться ее не надо – к гранате надо привыкнуть, а бросать будем вместе со мной. Меры безопасности простые: все в укрытии, все в бронежилетах и касках. После броска залечь за камни.
Место для метания выбрали очень удобное. С восточной стороны, со стороны основного хребта, пост заканчивался глубокой расщелиной с крутым, почти вертикальным откосом. Часовые считали этот участок безопасным, и Ремизов дважды ловил их спящими, но на таком склоне среди насыпи камней невозможно установить мины, здесь оставалась единственная брешь в минном поле поста. Этот участок и выбрали для тренировки. Первым вызвался минометчик.
– Никогда не бросал Ф-1. Надо попробовать.
Резким броском Кондрашов отправил гранату как можно дальше, но радиус поражающих осколков слишком велик, чтобы его преодолеть. Через секунды разрушительно, со скрежетом рвущегося железа и до противного зубного скрежета лопнул воздух и угрожающе, опережая звук, из расщелины вырвались рубленые осколки гранаты.
Весь пост прошел через Ремизова. Когда дело подходило к концу, он утвердился во мнении, что это действительно страшная граната, и каждый боец сегодня совершил поступок. Поступок, о котором будет помнить. Кто-то сделал и открытие в себе. Как минимум один, Присяжнюк, это сделал точно. При замахе, когда плечо отведено назад, когда кольцо с чекой уже выдернуто, его рука задрожала и разжалась… «Присяжню-у-ук, бросай!» – кричал ротный и сам правой рукой со всей силы толкнул правую ладонь солдата. Граната дважды стукнулась о камни, падая по склону, но солдат и офицер успели вжаться в свой окоп. Взрыв прогремел близко, и в уши ворвался безумный хаос остро заточенных звуков.
Касымов бросал последним. После полутора десятков яростных разрывов его сердце ушло в пятки, ротный стал страшнее учительницы математики, окоп – страшнее школьной сцены на концерте самодеятельности. Сама жизнь превратилась в один сплошной экзамен.
– Давай,
Но тот продолжал суетливо оглядываться по сторонам, лишь бы не смотреть в пустеющий гранатный ящик, где его ожидал последний приз с ввернутым запалом.
– Бери гранату. Хорошо. Вот так.
Касымов крепко сжал рукой тяжелый ребристый овал железа, и тот нагрелся. Ремизов накрыл широкой ладонью руку своего солдата. Одинокий здесь, на посту, непристроенный, с большими грустными глазами на широком лице, он чем-то напомнил Комкова, и ротному хотелось научить его выживать на войне.
– Держишь? Чувствуешь ее? Не бойся, я с тобой. Граната тебе не враг – она твоя защита, твоя оборона. Она так и называется – оборонительная.
– Я понял, товарищ старший лейтенант. – Или Ремизову показалось, но голос солдата стал чуть увереннее.
– Разжимай усики. Так. Выдергивай чеку. Так, спокойно. Все у нас получится.
– Я боюсь.
– Это слова, они ничего не значат, а бросать надо. Чеки уже нет. Давай сам. Бросок!
В две руки они отправили гранату в расщелину, и следом обратно вырвался ставший обыденным резкий, пронзительный скрежет рваного железа.
Не успел Ремизов спуститься в полк, как его сразу засыпали новостями. И сто раз прав тот, кто сказал, что самая лучшая новость – это отсутствие новостей.
– Командир, мне выговор объявили, – первым отрапортовал Сафиуллин.
– Наверное, по делам?
– Какое «по делам»? На утренний осмотр пришла медицинская комиссия во главе с Литвиновым. В строю двадцать механиков и наводчиков-операторов стояло. У двоих вшей нашли, а заявили, что десять процентов роты поражено педикулезом. Комбат раскричался, мол, это я во всем виноват, и сгоряча влепил мне выговор.
– Вшей нашли все-таки? – Ремизов внимательно посмотрел на своего старшину, и тот под его взглядом приуныл. – У нас в роте семь утюгов, так? Мы их специально покупали, из Союза везли, чтобы прожаривать швы на белье. И что же, семь на двадцать солдат недостаточно? А мне за компанию с тобой выговор не объявили, я же ротный как-никак?
Старшина насупился и промолчал. Пришла очередь высказаться технику.
– Командир, тут такое дело. У соседей потери, трое «021»-х. БМП на мину наскочила. Их офицеров и нашего замполита, Черкасова, отправили в командировку сопровождать груз «двести». Не заставляли – сам согласился, говорит, теперь его дело отрабатывать…
– Кто вместо него на посту?
– Айвазян вернулся. Ненадолго, отправят в Союз, старая рана открылась.
– А как там Мирзоев, мой сменщик? – При этих словах Ремизов улыбнулся, по-доброму вспоминая свой прежний, почти домашний двадцать четвертый пост, на котором теперь командовал новый взводный.
– Да никак. Таджик, он и есть таджик, в коллектив так и не вошел. Со своими общается, там на посту радиоперехвата таджики, целыми днями у них в блиндаже пропадает. Все остальное ему как собаке пятая нога. Вот такой наш новый взводный. Но если что – узнали бы сразу. – Что имел в виду Васильев, осталось недосказанным, а Ремизов не уловил в интонации прапорщика ничего тревожного.
– У меня еще новость – на завтра готовим машины к сопровождению. Встречаем колонну с боеприпасами и топливом в Чарикаре и тянем в Руху. Ты – старший, командир.