Панфилыч и Данилыч
Шрифт:
О смерти он давно все продумал. Умереть в его представлении было – уйти в черные далекие тайги, никому не известные, куда один за другим уходили прежние старики.
Давно они ушли туда, не вернулись.
Повалил снег и укрыл озеро и зимовье. Князь не оставил своего следа на этом снегу. Ушел великий охотник в черные далекие тайги, и все остальные снега идут теперь без него.
Глава пятая
ПРЕКРАСНАЯ ЖИЗНЬ ПО МЕЛКОМУ СНЕГУ
1
Шла охота по малоснежью, ходовая,
Михаила, как всегда, Панфилыч отправил на дальние круга.
– Тебе, однако, идти, Миша. Темя кругами обежишь, подымешь. Вон, глухаря порви. Я пока тут покручусь.
– Ну, не вам же идти, ясное море!
– Не всего глухаря-то бери, я им тоже сторожить буду. Грибков возьми и грибками сторожь. Белочка любит. Там добудешь глухаришку, рябчишку.
– И то правильно, – согласился Михаил. – Чай пить?
– Короче деньки становятся. Скоро вовсе в рукавичку сожмутся.
По «Маяку» была утренняя воскресная передача. Панфилыч сделал погромче и посмеивался.
На улице Михаил разжигал костер для чая. Звякнула канистра с соляркой, пыхнуло черное сажинное пламя в окошечке. Панфилыч неодобрительно подумал, что Михаил льет солярку направо и налево.
Солярки, вообще-то говоря, две столитровые бочки от экспедиции осталось: одна здесь, другая у Данилыча Подземного на базе. Лет на двадцать!
– Ах ёшь вашу клеш! Охотнички, растуды вашу мать! – заревел под окном Михаил.
Панфилыч обернулся к стеколышку – так и есть, опять собак дрессирует. Псы сидели на задах и, прижав уши, слушали лекцию хозяина.
– Кто без команды хапнет! Ясное море! Слушай меня! Саян, ты старшой, подходи! – Саян вскочил и вежливо, но без подобострастия подошел к цинковому тазу с кормом. – Удар! Твоя очередь! – Удар, помаргивая глазами, подполз к тазу и начал жадно хватать кашу. – Теперь ты, молодой! Байкал! – Байкал со щенячьей, не выветрившейся в этом огромном кобеле радостью вскочил, завертел всем телом и залез тут же в таз с лапами. – Салага!
2
– Разбаловались, – сказал Михаил, входя в зимовье с чайником в руках. – Алтая на них нету!
Алтай, лучший из трех Михайловых кобелей, остался в Ннижнеталдинске у тещи Ельменева, Клавдии Арсентьевиы Кипятковой. Это был огромный выродок с примесью какой-то совсем непонятной крови, у него висели уши, хвост был некруто завернут, но масть была лаячья – черная с белым, разве только легкой рыжиной отдавал. Когда Михаил уходил на промысел, Алтай чуть не развалил поросячью стайку у тещи: прыгал там по стенкам как сумасшедший. Он и лабазных кобелей рвал. На зверовой охоте Алтай делал чудеса, хорош был по белке и по соболю, ходил много, но тут ему не уступали ни Саян, ни даже молодой Байкал, тоже способные трудящие собачки. Основной талант у Алтая был на медведя – четверых уже брал. Двух с Саяном вместе. Хоть бы царапнул один! Такой ловкий да хитрый. Но брать с собой в тайгу Алтая было нельзя. Он Панфилыча не признавал, а это грозило большими неприятностями. Раз недоглядеть – ни одна больница после Алтая не сошьет: по-бандитски нападает, молча да на грудь, откуда только у него повадка такая, ведь ни одна охотничья собака не имеет права такое делать! Правда что зверь,
– Грибками, значит, сторожь пока. Да с куревом-то ох поаккуратнее. Соболишко-то отходит от табаку.
– А я в рукавичках куряю, ясное дело, – соврал Михаил, по-мальчишески ясно глядя голубыми глазами.
Стариковские причуды! Уж сколько раз специально замечал Михаил, что нет особого значения – курящий охотник или нет. Одно мнение. Равно ловят – что курящие, что пьющие. Ну, пусть пять процентов отходит от ловушки курящего, так ведь не бросать же курить из-за этого, как Панфилыч бросил. Пропади они, соболя, ведь не я для них, а они для меня. Гоняться за ними с утра до вечера, да еще думать! Нет уж, не сесть на валежину и не покурить, не обдуматься!… Это же первейшее дело!
Попивши чаю, охотники оделись, привязали лыжи, Михаил махнул рукой и крикнул:
– Львы! За мной!
Обе собаки как с ума посходили от хозяйского окрика, бросились сначала в одну сторону, в другую, потом определились, куда бежит хозяин, обогнали его на мелком-то снегу, и побежали впереди, да на махах все, на махах, пока не скрылись за Талым ручьем в темном молодом ельнике.
Панфилыч давно уже не бегал просто так, от избытка сил. Он отвязал Удара и взял его на веревочку, потому что кобель тоже норовил за компанией.
3
Малоснежье – самый ответственный период сезона. Позже собаки не смогут работать, будут ходить сзади по лыжне, тонуть в снегу по уши, жалобно поскуливать.
Удар показывался время от времени то там, то здесь между деревьями. Панфилычу хотелось увидеть свежий ночной след соболя, в километре от зимовья он и увидел его, как подарочек на снегу лежит. В вершину ключа вел след.
– Удар! Куда ты, старый хрен, попер! Удар! – усовещал Панфилыч умного кобеля, который впопыхах- сильно много жирного запаху было на следу – сунулся в пяту. Но кобель уже и сам во всем разобрался и прыжками исчез в кустах, мелькнул в вершинке, потом перевалил сопочку, и стало не видно его и не слышно.
Панфилыч прошел по лыжне немного, оставил лыжи, чтобы не путаться с ними в кустах, не поломать, и полез за собакой вверх.
Через полчаса сквозь стучавшую в ушах кровь донесся голос собаки.
Так и есть, на гари. Панфилыч сильным ходом перебежал через неглубокую черную падь, открывшуюся за вершинкой, – сначала вниз, потом вверх наискосок, всего-то километра три-четыре, – утирая пот с бровей и вслушиваясь в голос помощника.
Кедр, под которым мячиком подпрыгивал Удар, стоял отдельно, довольно далеко от соседних деревьев, соболю не уйти.
Но соболь и не думал перескакивать, затаился, пережидает, когда собака отвяжется от него.
Удар показывал соболю, что совсем выходит из себя, потому что сам-то слышал приближение хозяина, но время от времени – хитрый же кобель: – замирал, выглядывая и выслушивая зверька, уркавшего на него сверху, и тогда по умным глазам собаки было видно, что просто напускает она на себя весь этот псих, роль разыгрывает.
Панфилыч встал поудобнее и шлепнул пулькой по стволу кедра.
Ни души, ни дыхания. Потом прошуршало, мелькнуло. Панфилыч еще раз выстрелил, и, немного подержавшись за ветку, соболь, развевая хвостом и ударяясь о нижние сучья, полетел в снег. Упал соболь на четыре лапы и поднял голову. Удар одним прыжком придавил его.