Папа Хемингуэй
Шрифт:
Открылась дверь. Все члены квадрильи Антонио, облаченные в свои костюмы, ждали его в холле. Антонио надел шляпу и захватил свой плащ. Я взял свой и пошел за ним, ощущая некоторую неловкость, поскольку мои брюки были так узки, что трудно было сгибать ногу в колене.
Я смутно помню, как мы пришли на арену, хотя, спускаясь по лестнице, я чуть не упал (попробуйте спуститься по стертым скользким ступеням в новых туфлях). К счастью, Эрнест подробно описал это историческое событие:
«Когда они спустились, лицо у Антонио,
Мы прошли через толпу, собравшуюся в холле, и мимо людей, обступивших автобус квадрильи Антонио. Мой импресарио вместе со мной влез в автобус и уселся сзади.
— Папа, что я все-таки буду делать? Я что, должен буду выйти за барьер? Там большая арена?
— Восемь тысяч зрителей. Самая большая, если не считать мадридской.
Я представил себе, как на глазах у восьми тысяч человек в сопровождении нашей квадрильи и пикадоров на конях пересекаю арену, где сражаются два величайших матадора, и мне на минуту стало дурно.
— Матадору нужно помнить три вещи, — сказал мне Эрнест. — Тогда все будет в порядке. Первое, вид у тебя всегда должен быть трагическим, как будто ты на грани смерти.
— А как я сейчас выгляжу?
— Отлично. Теперь второе. Когда выходишь на арену, ни на что не опирайся, это может плохо кончиться для костюма. И третье. Когда вокруг тебя соберется толпа фотографов, чтобы сделать снимки, выставь вперед правую ногу — это выглядит чертовски сексуально.
Я выдал ему взгляд, который он заслуживал. Он потер мое несгибающееся колено.
— Первый раз работаю импресарио матадора и немного нервничаю, — проговорил он. — А как ты?
Мои нервы были уже на пределе, когда я увидел огромный лозунг на противоположной стороне арены. Под «На арене Ордоньес и Домингин» была написано: «Запасной матадор: Эль Пекас».
Когда мы все собрались у барьера, я посмотрел на большие деревянные ворота, которые вот-вот должны были открыться, увидел тысячи испанцев на трибунах и вдруг ощутил острое желание сбежать. Но к нам уже приближались фотографы, и мне пришлось взять себя в руки и следовать советам Эрнеста. И когда нас снимали, меня пронзила страшная мысль.
— Посмотри на Антонио и Домингина, — прошептал я Эрнесту. — Посмотри на их брюки. А теперь на меня. Я определенно позорю Соединенные Штаты Америки.
— Сколько у тебя носовых платков? — спросил мой импресарио.
— Каких платков?
— Обычно они пользуются двумя, но я слышал, что Чикуэло II даже предпочитает четыре.
— Ты что, думаешь, они засовывают платки в штаны?
— А ты этого не сделал?
— Какого черта, откуда я мог знать о носовых платках? Я во всем полагался на своего импресарио.
— Но ты был на стольких
— Знаешь, этот вопрос раньше меня как-то не интересовал.
И вот прозвучал гонг, открылись ворота, и на арене появились пикадоры на высоких худых лошадях. Кто-то толкнул меня в нужном направлении, и, когда два пикадора выехали, за ними последовали Антонио и Домингин и отстоящий от них на традиционные три шага Эль Пекас. Публика встретила нас громкими аплодисментами. Я по-прежнему не мог согнуть ноги в коленях и, внимательно наблюдая за Антонио, старался прижимать к туловищу правую руку — так, как это делал он.
Мы остановились напротив президентской ложи, поприветствовали зрителей, поклонились, и я последовал за Антонио за барьер, где нас ждал Эрнест.
— Как все это выглядело? — спросил я его.
— В тебе было скромности и спокойной уверенности как раз столько, сколько нужно.
— Знаешь, я чувствовал себя так, как будто меня преследует бык.
И вот на арену вышел первый бык Луиса Мигеля — черная гора мускулов с рогами. Мигелито, державший шпагу, дал мне плащ.
— Что мне делать теперь? — спросил я Эрнеста.
— Держи плащ наготове, смотри на происходящее с пониманием, но спокойно, без нетерпения.
— Мы знакомы?
— Не близко. Я видел твои выступления, но мы не приятели. Я хочу, чтобы ты получил удовольствие и при этом не попал в испанскую тюрьму, там нет ничего интересного, поверь мне.
Тем временем Мигель прекрасно работал с плащом.
— Изучает быка, — заметил Эрнест.
— Он выглядит замечательно.
— А что с ним может быть не так?
— Мне кажется, у быка ужасно длинные рога.
— Отсюда они всегда кажутся больше.
— А не слишком ли усердствуют пикадоры?
— Да, пожалуй.
— Но зачем?
— Они немного усмиряют быка для Мигеля, потому что нога у него после ранения в Малаге еще не совсем зажила.
— Мне кажется, он немного дрожит.
— А как твои ноги?
— Трясутся, но я держусь.
Домингин получил одно ухо, но выступление Антонио было просто блестящим. Бык его был великолепен, и их сражение смотрелось как танец. «Танец» — именно то слово, которое дает возможность представить себе это зрелище. Оно напоминало балетное представление, устроенное матадором и быком, чутко откликавшимся на каждое движение человека. Казалось, они танцуют па-де-де, которое репетировали все утро. Антонио получил в награду два уха и хвост.
Антонио сделал почетный круг и, проходя мимо нас, сказал Эрнесту:
— Передай Пекасу, что он выглядит великолепно. Ты уже успел рассказать ему, как убивают быка?
— Еще нет.
— Так давай.
— Не смотри на рога, — инструктировал меня Эрнест, — смотри только туда, куда должна войти шпага. Опусти левую руку вниз и, как только шпага вонзится в быка, перекинь ее направо.
— А что я делаю потом?
— Взлетаешь в небеса, и мы все вместе ловим тебя, когда ты возвращаешься на землю.