Папенькина дочка
Шрифт:
— Киргиз, ты вот кто, киргиз. Сын Людмилы вырастит, он тебе задаст, ты почто мальца трогал ….
Баба Паша с трудом уняла Алексея и, оттолкнув полезшего драться Филиппа Григорьевича, потащила вместе с Людмилой парня к себе — домой. За ними следом, неизвестно, откуда взявшись, устремился по пятам сын Людмилы Гриша. Он плакал горькими слезами. Мария Федоровна, сдерживая мужа, говорила:
— Вот выпала судьба! Никуда от нее не денешься. Отчего бы Алексею не жениться на Людмиле. Ее детство прошло у бабы Паши. Каждое лето жила, в поселке. Там, Людмила, — Мария Федоровна махнула куда-то в
— Объелся груш, — дополнил Филипп Григорьевич, и тут же схватив со стола стакан водки, резко опрокинул его в рот.
— Да-да! А здесь, — продолжила Мария Федоровна, — она своя! Своя! Вот бы нам такую невестку!
— Тьфу, на тебя, — тут же выкрикнул Филипп Григорьевич и продолжил: — Может быть, Людмила баба и ничего, но ее волчонок — вырастит и таких дел натворит, попомни меня, попомни….
Алексей, Людмила и баба Паша ушли и пропали. О них тут же забыли. Правда, и нас — меня и Светлану также оставили в покое. Это нам было на руку.
Я, обняв Светлану, попытался ее увезти к себе домой. Но она отказалась:
— Андрей, я не поеду. Я боюсь! Просто боюсь! Ты, вначале обо всем, что здесь произошло, сообщишь своим родителям или если хочешь, мы вместе с тобой им скажем, а уж затем решим, как нам жить и где. Хорошо?
— Хорошо! — ответил я и еще крепче обнял свою жену, уже жену, не невесту, что было приятно сознавать.
Находиться дома, в четырех стенах мы не захотели. Противно наблюдать, как пьянчужками — они везде есть, и у нас им тоже нашлось место — допиваются остатки водки, выискиваются лакомые закуски на столе, превратившемся из натюрморта в поганое место для отходов.
Дожидаться окончания праздника мы не стали и вышли на воздух, чтобы немного погулять, прийти в себя. Уезжать к себе в городок я не торопился — рано. Нас тянуло друг к другу, но везде был народ, и мы тыкались в поисках укромного местечка, не находя его.
Облазав поселок, мы вышли к церкви. Она была когда-то красивой — это бросалось в глаза даже непосвященному в архитектуре человеку. В настоящее время храм находился в запустении. Я долго стоял рядом, осматривая облезлые купола. Один большой сохранял свое величие, несмотря на разрушения времени, другие — маленькие, лепившиеся по бокам, были в плачевном состоянии. Звонница зияла дырами. Я было подумал: «Вот бы сейчас на радостях ударить во все колокола» и ударил бы, но их давно уже не было.
— Зайти вовнутрь можно? — спросил я у Светланы.
— А отчего же нет! Пошли!
В храме было тихо. Мы вошли, взявшись за руки. Долго стояли в полумраке. Я смотрел на стены. На них местами были видны фрески.
— Светлана, вот мы расписались. Ты вышла за меня замуж, а ты хотела бы венчаться в церкви?
— Не знаю! — ответила девушка. — Я об этом не думала. Хотя, наверное, этот обряд был бы незабываемым, красивым праздником.
Я взял торжественно свою зазнобу за руку, сделал несколько шагов и в благоговении застыл. Она также встала неподвижно рядом. Затем после минуты молчания я, не замечая под ногами оббитой штукатурки, словно после венчания повел Светлану — свою законную жену из тени храма прямо в лучи солнца. Не оглядываясь, девушка потянула меня на окраину поселка.
Мы оказались у ржаного поля. Вдали стеной стоял лес. Он был смешанным — это не вызывало труда распознать по неровностям мазков, сделанных природой: темно-зеленые с синеватой поволокой, говорили о скоплениях сосен и елей, а светлые тона — о березах, осинах, дубах. Светлана тянула меня вперед и вперед. Я шел осторожно, боязливо наступал на высокие рвущиеся в небо стебли ржи. От порывов ветра она колыхалась, как море и пыльца облачками поднималась вверх. Зорова, а если уже быть точным Асокова успокаивала меня:
— Андрей, за рожь, не беспокойся. Мы ее не вытопчем. При первом же дожде она снова поднимется. Да уже и поднимается, оглянись назад. Но мне назад смотреть не хотелось.
До леса мы так и не добрались. Нашли пригорок, заросший васильками и, завалились прямо на него, в цветы. Все остальное произошло красиво и романтично. Светлана отдалась мне с удовольствием. Ночи брачной у нас не было — у нас был день. День — солнечный, прекрасный, наполненный красивыми видами и запахами поля, ржи, васильков, глубокого синего-синего неба и песнями птиц.
Мы долго-долго лежали в объятьях друг дружки. Так могло продолжаться вечно. Желания чего-либо менять ни у Светланы, ни у меня не было. Реальный мир был далеко по ту сторону поля, поселка, вначале в городке, а затем уже в далеком отсюда мегаполисе — Москве. Но Москва для нас пока была недостижима, чужой.
6
Мне не хотелось расставаться со Светланой. Я тянул до конца. Вернулись мы, когда уже вечерело. Перед тем как нам отправится на автостанцию, моя зазноба зашла в дом переодеться, а я присел на крыльце и тут случайно столкнулся с Алексеем, он шел от Людмилы, пристроился рядом и закурил. Я не удержался, принялся расспрашивать его о маленьком Грише и о конфликте, произошедшем с Филиппом Григорьевичем.
— Да ерунда, пустяк, но он сильно испугал мальчика, — сказал Зоров. — Тот в не себе. Однажды я истопил баню, с отчимом сходил в первый пар, похлестать себя березовым веником, затем следом сходили женщины, помылись, и тут неожиданно, глядя на вечер, приехал из Москвы муж Людмилы с сыном. Я его тогда не запомнил. Она взяла и отправила их к нам, мы после парной и небольшого отдыха отправились обмыться. Так вот там Филипп Григорьевич, тронул мальчика пальцем за писку и, шутя, сказал: «Мужичок растет» — ну и что тут такого…. Только после того случая Гриша сам не свой, даже отец не может его помыть. Здесь в баню ходит с Людмилой и дома, в Москве, в ванной, она его тоже моет. Не знает, что и делать, как отучить мальчика от такой опеки, большой уже.
— Зря ты пугал своего отчима, — сказал я. — Не нужно ему о том говорить, да и мальчик должен забыть об этом случае.
— Да, должен, но не забудет. Он там, у себя в Москве учится в школе-новостройке. Рядом с ним много ребят — не наших, знаешь, как о них говорят? Понаехали! А называют — «хачиками», «азерами» и не только… Гришу они притесняют. Оттого он в каждом из них видит Филиппа Григорьевича… Вот так!
Тут из дома вышла Светлана, и я поднялся.
— Пошли, — сказала моя зазноба.