Папенькина дочка
Шрифт:
— Андрей, что такое, что у тебя случилось? — принялась расспрашивать меня Светлана.
Я молчал. Отец Светланы тут же затащил меня за стол и налил большой стакан водки и странно, я не отказался, выпил его. Мария Федоровна подсунула мне какое-то блюдо.
— Закусывай, закусывай, мы только что поужинали, — слышал я далеко-далеко голос тещи и ел, ел нескончаемо долго, смачно чавкая не по-интеллигентски, очень уж не по-интеллигентски.
— Эх ты, все понятно, слюнтяй из-за бабы приехал. Я сразу это увидел по лицу, — и Филипп Григорьевич принялся меня трепать, что того кутенка, называя размазней, придумывая еще какие-то обидные прозвища. Мне его слова стали понятны много позже. Тесть не желал меня обидеть, а наоборот, стремился привести в
— Вы бы лучше собой занялись и сделали шаг, нужный для вас — съездили, показали себя там, на родине и попросили бы у бывшей жены и домочадцев прощения! Я думаю, что вас там поняли бы и, возможно, простили! Если нет? То нет, но вы бы знали о том и не мучились, не отыгрывались вот сейчас на мне, уеду я, на Марии Федоровне, или же на Алексее, Светлана — не в счет. Она для вас, как и для меня эталон. Мы с вами только в этом и сходны! Больше, ничего общего! — Это было круто: я попал в самую точку и сильно тогда его задел. В комнате воцарилась гробовая тишина. И еще среди этой тишины мое чавканье. Мой тесть лишь только открывал рот и глотал воздух, еще нервно жестикулировал руками. Все смотрели на меня, не зная, что делать. А я ел, как ни в чем, ни бывало. Мое откровение было для Филиппа Григорьевича, как удар под дых. Хорошо, что мы сидели за столом, иначе бы он свалился. Тесть долго набирался сил, прежде чем прийти в себя. Меня спасло только то, что он не был мелочен, не был злопамятен, если и влезал в наши семейные дела, то это касалось лично его доченьки и никого более. В таких вопросах я его слушался.
Филипп Григорьевич ничего мне тогда не сделал. Моя неожиданная выходка впоследствии лишь помогла мне. Я понимал, что до Николая Валентовича — отца, мне еще, ох как далеко, но я приблизился к нему, приблизился и значительно. Моя фигура в доме Филиппа Григорьевича приобрела значимость. Я перестал быть объектом его невысказанных насмешек. Они, эти насмешки прекратились. Их не стало. Даже намека на лице, не было.
Тогда, именно тогда я завоевал возможность со спокойным сердцем ездить в поселок. У меня исчезли причины ограничивать время посещений дома Светланы и все сваливать на режим и загруженность при подготовке к тем или иным спортивным мероприятиям. А значит, в будущем, в трудное время, я мог не сторониться и наравне с Филиппом Григорьевичем работать на приусадебном участке. Продукты, привозимые из поселка на семью, перестали для меня быть халявой. Я их зарабатывал честно, поливая своим потом, помогал сажать картофель, сеять морковь, свеклу, рассаживать капусту, помидоры, огурцы, и многое другое делал на огороде весной, летом и особенно осенью, когда необходимо было убирать урожай. От меня был прок. Не зря мной не могла нахвалиться Мария Федоровна.
Высказав свои мысли вслух, я медленно поднялся из-за стола, страх был, но, пересилив его, не побежал на улицу к автомобилю, а размеренно пошел в спальню и уже ни на кого, не глядя, известил Марию Федоровну и в первую очередь Филиппа Григорьевича:
— Я сегодня отдыхать буду у вас, — а затем, повернувшись к супруге, сказал: — Жена, пошли на покой. — Она тут же послушно поднялась со стула и последовала за мной. — День сегодня у меня был не легкий, — продолжил я разговор. — Завтра рано утром я уеду. Мне нужно на работу.
Ночь со Светланой для меня не прошла даром: я от нее набрался сил, можно сказать, всю выпил, чтобы противостоять Валентине. Я словно чувствовал, что жена друга не оставит меня в покое и придет, обязательно придет и она пришла ко мне, пытаясь добиться желаемого — сломит мою волю и овладеть мной. Что-то тогда на темной улице ей подсказало — мне не выстоять, и я бы не выстоял, но благодаря Светлане я снова оттолкнул Валентину.
Затмение прошло не сразу. У нее хватило силы повалить меня на диван, на котором не так давно сидел ее муж и долго-долго целовать меня. Однако, я нашел в себе силы и отбросил подругу своей жены, жену своего друга, оттолкнул, и сразу же почувствовал облегчение. Женщина, наверное, также поняла всю несуразность своего поступка и тут же исчезла, словно наваждение.
Минут тридцать я стоял и ничего не делал. Просто ничего не делал. Затем, опомнившись, я побежал в коридор и с силой захлопнул за ней настежь раскрытую дверь. Повернув ключ, я отправился в ванную комнату и принял душ. Воду я открыл холодную и продрог до самых костей. Однако, я не смог смыть с себя жар, тепло ее тела. Оно меня долго грело и мучило. Из головы, сердца, туловища тепло ушло куда-то вниз в ступни, пятки ног и до поры до времени спряталось там. Прошло много лет, и оно, поднявшись вверх, разверзлось — лавой вырвалось из меня, поглотив всего. Тогда я уже не боролся с ним. Мне этого не нужно было. Жизнь изменилась. Ситуация была не той. Не было у меня больших влекущих зеленых глаз.
17
Жена и ребенок отдыхали в поселке у Филиппа Григорьевича и Марии Федоровны. Я их навещал по выходным дням. Меня ждали. Мне не представляло труда забраться в автомобиль, завести его и минут через двадцать-тридцать оказаться уже на месте. В моем распоряжении были субботний вечер, ночь и день — воскресенье, затем я торопился назад, домой. Дома я зря времени не терял — Светлана желала меня видеть мастером спорта. За месяц усиленной работы под наблюдением Олега Анатольевича Физурнова, я быстро восстановил свои силы: натренировал ноги, руки, плечи. Работал я неторопливо, но с усердием, вначале разогревал тело и уж, затем только приступал к основным занятиям. Легко подходил к подставке и брал штангу с нужным весом на плечи, приседал и вставал, затем принимал другое положение — ложился на спину отжимал тот же вес, но от себя и третьим моим упражнением было поднятие штанги на вытянутые руки и удержание ее. Правда, я его практиковал при небольшом весе. Решающей, заключительной стадией занятий я считал толчок штанги. Тут уж я нагружал ее «железными блинами» под завязку. Меня страховал Олег Анатольевич. Он знал, какой для меня вес приемлем, и я своевольничать, не смел.
— Не хватало, — говорил мой тренер, морща лоб, — чтобы ты еще надорвался — тогда пиши, пропало — инвалид на всю жизнь!
Отправляясь на стадион, я хотел от Физурнова одного, чтобы он меня не жалел.
— Я, смогу! — шептал я себе. — Я, смогу!
Ежедневные занятия, принесли свои плоды. Я стал показывать изо дня в день стабильные результаты. Это явилось сигналом к тому, что меня можно «вывезти в люди». Олег Анатольевич так мне и сказал:
— Ну, Асоков, наши дела идут хорошо, по плану. Эту неделю ты никуда, понял, даже к жене и ребенку на выходные дни не езди, я тебя не отпускаю. Мы будем готовиться к соревнованиям. Хочу тебя вытащить. Поэтому ты должен быть у меня все это время на глазах. Понял?
Я подчинился. А что было делать. Правда, предупредил Светлану, чтобы она не беспокоилась и ждала моего следующего звонка.
— Тебя ждет сюрприз! — сказал я и повесил трубку.
Состязаться мне выпало в Москве на одном из престижных стадионов известного спортивного клуба.
Рано утром я, забравшись в «Жигуленок», заехал к Физурнову и пригласил его сесть в салон, но он тут же воспротивился, и убедил меня, что лучше отправиться на электричке. Мой тренер не хотел, чтобы я уставал.
— Андрей, дорога тебя вымотает. Ты думаешь, что посадишь лишь одни глаза? Десять-двадцать минут отдыха, и ты снова как огурчик? Нет, через глаза ты посадишь весь организм. Я это по себе знаю. Так что бросай машину у меня возле дома и пошли на станцию.
День для меня оказался счастливым. Погода благотворила, лишь только на последнем этапе состязаний стал накрапывать дождик, но он мне не помешал, а лишь слегка охладил пыл: выступил я отлично — достиг желаемого результата и, появившись вечером дома, тут же бросился к телефону.